— Батя, тебе не надо так волноваться, — тревожно отозвался Михаил. — В чем-то ты, конечно, прав. Но это же абсурд — считать всех людей, кто родился и вырос в городах, несчастными, глухими душой и убогими. Абсурд. Все человечество вышло из деревни, а жить ему в конце концов в городах. Так развивается жизнь. Но из этого не значит, что человечество вырождается. Батя, ты говоришь правильно о душе человека, о его доброте, праве на познание мира и жизни, счастья — все это человеческое, и без него нас нет. Но посмотри, какими пустыми и праздными выглядят наши стенания в сравнении с тем, куда сдвинули люди этот, как ты говоришь, божий мир. Он на краю ядерной катастрофы, а его толкают дальше. Куда же еще? Ведь есть черта, переступив которую, возврата не будет! Вот что теперь самое-самое… И никакие заклинания уже не помогут, нужны действия.
— Я не верю в самоубийство человечества! — резко сказал Иван Иванович.
— И я тоже не верю, — продолжал Михаил, — но может быть случай, роковой случай. Его ведь исключить нельзя?
— Не знаю. Когда создавали первую атомную бомбу, меня не спрашивали. Не спрашивают и сейчас, когда ее тащат в космос.
— Не понимаю тебя, отец. — Михаил сказал «отец», а не обычное свое «батя», и это означало, что его действительно встревожили слова отца.
— А чего не понимать? Каждый должен делать то, что в его силах. А силы мои… я тебе уже говорил. Мне бы в Ивановку с тобой и Антоном съездить, а больше я пока и загадывать не имею права.
— Отвезу я вас, отвезу, — подобревшими глазами поглядел Михаил на отца. Этот разговор все время держал его в напряжении. Михаил никак не мог угадать мысль отца и все время подстраивался под его настроение, боясь обидеть неосторожным словом. Таким отца Михаил еще не знал. Надо было терпеть и подлаживаться под него, и Михаил опять стал говорить шутливо, наигранно-бодро, в любимой манере отца: — Ты только поскорей завязывай с докторами. А за мной и Антоном дело не станет. Мы по первому твоему зову в дорогу тронемся.
— Вот и ладно. А Юрий Николаевич обещал подорожную выписать. — Он широко улыбнулся и хитро сощурил глаза, вкладывая в эти слова тот второй смысл, который ему открыл доктор. А Михаил не знал его и ответил на улыбку отца своею, которой одобрял его веселое настроение, и они заканчивали разговор уже в этой шутливой, легкой манере, давая понять друг другу, что все у них нормально и теперь надо ждать той выписки-подорожной, которая откроет им беспрепятственный проезд в родные края Ивана Ивановича. Провожая сына, Иванов-старший решился на большее, чем с Семерниным. Они вышли во двор больницы, прошлись по скверу, и эта прогулка убедила и самого Ивана Ивановича, и Михаила, который хотя и говорил о выписке и поездке отца в Ивановку, но все же побаивался: пугал его болезненный вид отца, — что дело действительно резко пошло на поправку и батя через неделю-другую сможет обрести свою прежнюю, как он сам говорил, «житейскую норму».
Они прогуливались по скверу, говорили о делах домашних, об Антоне, рассуждали о новом назначении Михаила. Однако сам он так и не решился сообщить отцу, какая свара заварилась на заводе из-за его отказа подписать липовые документы на экспортную машину.
«Расскажу потом, — сдерживал он себя, — когда партком состоится и все кончится… А может, только все и начнется?» Уж слишком большой скандал назревает. Выплыли и другие неблаговидные дела. Бумажки скрывали многое, а теперь их разворошила комиссия парткома, и все ужаснулись. Выплачены десятки тысяч рублей незаконных премий. С рабочих этих денег не получишь, а на руководителей сделали начет по два-три оклада, да и обойдется ли только этим? И смотрят на Михаила те, кто пострадал, так, будто он у бога теленка съел… Так что отцу пока говорить рано, не надо волновать старика.
Михаил даже пожалел, что начал разговор о своем назначении. Оно выглядит странно, в каком-то пожарном порядке совершается перед заседанием парткома. И сам Михаил еще до конца не может понять, почему руководство завода решилось на такое предложение. Остается ждать заседания парткома…
Все это тревожило сына, и отец, ощутив его тревогу, сам заволновался и все выжидающе смотрел на Михаила, ожидая, что тот заговорит с ним. Но Михаил уходил от разговора.
Прощаясь с сыном, Иван Иванович не утерпел и неожиданно спросил:
— А как с Наташей? — И сам испугался вопроса, потому что Михаил, вздрогнув, резко повернулся в сторону, будто тут же хотел уйти, напомнив отцу об их негласном уговоре не касаться этой больной для него темы.