Но не ушел, а замер, а потом, обратив к отцу мрачное лицо, тяжело вздохнул.
— Плохо. Плохо с Наташей.
И они больше ничего не сказали друг другу, а только неподвижно стояли, придавленные общим несчастьем и общей виной. То, о чем только что думал Михаил и о чем боялся, не решался говорить отцу, отлетело от него далеко. Все его тревоги, страхи связаны с Наташей, а не с работой. Работа, она что? Будет такой или другой, но она будет. Он принял решение, и это главное. А Наташину судьбу должны решать врачи и она сама. Здесь совсем другое…
Отец и сын стояли друг против друга молча, и оба не знали, какие слова им сказать на прощание, чтобы не было так грустно и безысходно их расставание. Первым заговорил Михаил. Справившись с волнением, он сказал:
— Ты прав, отец. Антона надо убрать от нас… и поскорее. А как это сделать? Она держится за него. Вот и в лагерь его сейчас определили, чтобы днем оторвать от матери. Он все сам понимает и боится за мать. Как дальше будет — не знаю… Одна надежда на вашу поездку. Вас отвезу, а ее — в больницу. Но еще надо уговорить, настырная…
— Не настырная, сынок, а больная. Я тебе давно говорю. И тебе и ей вдалбливаю, а вы все не верите. Беда-то какая… А с больницей-то договорился?
— Договорились, — кивнул Михаил, — поликлиника направление выписывает.
— В наркологический диспансер?
— Да ты что, батя? — испуганно отшатнулся сын. — Она из дома сбежит, если узнает. В Первую городскую договорился, в неврологическое отделение, по ее диагнозу нервного заболевания… Клаустрофобия какая-то.
— Жить-то ей, сынок, не с диагнозом, а с людьми. Вылечиться надо. Ты-то понимать должен.
— Да что ты, батя, меня терзаешь? Что я, не знаю? Лечат и там. И не одна она такая.
— Ладно, ладно, сынок, я ведь говорю, чтобы лечили специалисты… А так что же, может, и лучше, что в обычной… Только надо, чтобы она наконец поняла. Я с ней говорил. В больнице тоже вели разговор, но она не понимает своей беды. Не понимает…
— Наверное, каждый больной не понимает ее… — раздумывая, отозвался Михаил и, глянув на отца, добавил: — Да и скрывают, не говорят всей правды врачи.
— А правильно ли это?
— Не знаю. Но скажи человеку, что у него рак, и он умрет до срока.
— Здесь другое. А потом при самой страшной болезни человек должен настраивать свой организм на борьбу. Зачем же обманывать? В клиниках за рубежом не скрывают.
— Что там у них — не моя забота, — тяжело вздохнул Михаил и, взяв отца за руку, повел его к двери больничного корпуса. — А вот что делать мне с Наташей?
— Выход один, — сказал отец, — ей нужно в больницу. Эта болезнь лечится почти так же трудно, как и рак.
— Батя?! — остановился Михаил и удивленно поглядел на отца. Однако тот встретил его взгляд сердито и ответил ему жестко, с раздражением:
— Ей ты можешь этого не говорить, а сам должен знать обязательно. Некоторые формы рака лечат успешнее, чем алкоголизм. Я тут у Юрия Николаевича брал одну медицинскую книжку на английском, так там прямо об этом сказано. А женский алкоголизм наиболее трудноизлечимый. Да об этом и наш академик Углов говорит. Вы ведь прочли с Наташей его книгу?
— Батя, ты извини меня, но я не перестаю поражаться твоей… ну, как бы тебе сказать…
— А чего ты извиняешься, — все так же рассерженно прервал его отец, — говори прямо, моей наивности, а можно и еще откровеннее, глупости.
— Да нет, батя, ты не заводись. Я удивляюсь твоей вере в книжки, в слова авторитетов… Поражаюсь твоему восторгу. А ведь в жизни все по-другому. И проще, и сложнее. И знаешь, еще что? Все грубее, да, грубее и гнуснее. А ты будто ничего не видишь. Твердишь, что жизнь прекрасна и удивительна, и не хочешь знать ничего другого.
— А почему ты думаешь, что я не вижу другого?
— Да нет, может, и видишь, но говоришь об одном. Ты, отец, может быть, последний из могикан, кто сохранил святость веры в то, что должно быть, и переступаешь через то, что есть. Может, это и позиция, но не для меня.
— Не хвастайся своим рационализмом. Вера спасала людей, а не отчаяние.
— Я не хвастаюсь, а говорю, что надо иметь мужество видеть реальность, какою бы она ни была, — с грустной полуулыбкой на лице отозвался сын и тут же умолк, понимая, что этот нечаянный и ненужный спор с отцом ничего не прояснил, а лишь на несколько минут увел их обоих от тяжелого разговора о Наташе, а теперь, когда они умолкли, несчастье явилось им еще с большей устрашающей очевидностью, с какою является тьма после короткой вспышки света.
— У Наташи две беды, — осторожно, будто боясь рассердить сына, начал Иван Иванович, — одна — болезнь, а другая та, что не может она крепко зацепиться за свою семью. Такое часто случается, когда женщина красивая… — Михаил напрягся и смотрел на отца настороженно, но тот продолжал: — И тут в нас, мужиках, дело. Вожжи слабо держим…