— Ты что же, отец, думаешь, что Наташка мне изменяет?.. — Голос Михаила дрогнул, но он не отвел глаза — Думаешь, да?
— Ничего не думаю, я говорю…
— Если бы это случилось, — резко прервал сын отца, — я бы убил ее. Знай! — Он задохнулся и долго молчал, а потом добавил: — И она знает… — Он уже справился с волнением. — Про Сережку Коржова не думай, у меня с ним разногласия по другой линии. Мы оказались разными людьми.
— Тебе, сынок, все самому решать, — сказал отец и сразу почувствовал, как его охватывает знакомая ему противная тоска, когда близкому человеку очень плохо, а ты ничего не можешь сделать, чтобы помочь ему, — все правильно, и с Наташей, и с Антоном. Их надо на время разлучить. И чем скорее, тем лучше. Я сегодня же вечером переговорю с Юрием Николаевичем, чтобы он готовил меня к выписке. Он поймет. Я объясню…
— Нет, батя, ты здоровьем не рискуй. Хорош будешь, если в своей Ивановке свалишься.
— Не свалюсь, мне бы только до того луга и той речки добраться, а там я долгожитель. Раз на ноги встал, — и Иван Иванович шутливо затопал подошвами тапочек по дорожке, — значит, выдюжил.
Они еще раз прошли по тенистой аллейке сквера, укрываясь от духоты. «Уже прошло пол-лета, — думал Иван Иванович, — как же летит время, даже в больнице оно скачет галопом».
Простились у входа в больничный корпус. Михаил, не поворачиваясь, поспешно зашагал к проходной, а Иван Иванович смотрел ему вслед, пока его высокая фигура не растаяла в тени деревьев. Он стоял и думал: скорее ему надо выбраться отсюда, а то пройдет и это лето в городе, как прошли многие, а он и не побывал ни в поле, ни в лесу, ни у тихой речной воды. В пустой и никчемной суете проходит жизнь, тащит тебя время, как перекати-поле, и человеку не за что зацепиться на этой круглой земле.
Может, и прав Михаил, когда говорит о его восторженности и неоправданной вере в добро. Но без них жизнь пресна. По крайней мере он так прожил свою жизнь, и переделывать ее уже некогда. А у сына она по-другому складывается. Что ж? Другое время и другие песни. К тому же он сейчас выбит из колеи. Попал мужик в трудную полосу, и никуда не денешься, надо выбираться. Нужны мужские поступки. И нужна Михаилу его, Ивана Ивановича, помощь. Значит, хватит тебе, старый, валяться на казенной койке, бока пролеживать, надо идти к Юрию Николаевичу и просить подорожную. Благо у него сегодня ночное дежурство.
Иван Иванович не пошел в здание, а, постояв у двери, опять свернул к той дорожке, по которой они гуляли с Михаилом. Пусть упрекает его сын, пусть не перестает удивляться его восторгу не по годам, а он все равно будет повторять себе и людям, что мир удивителен и прекрасен, даже крохотный его осколок, который затерялся в этом больничном сквере.
Он присел на скамейку, с которой только что поднялись худая и высокая девушка в больничном халате и парень в истертых и вылинявших джинсах. Они, обнявшись, пошли по дорожке к проходной, туда, где скрылся Михаил, и Иван Иванович так же, как и сына, провожал их взглядом, пока они не скрылись.
«Сколько расплескано в мире горя, — думал он. — Чем больна эта девушка? Ведь только начинает жить, и такое серое, землистое лицо!» И опять мысли вернулись к Наташе. Какое безжизненное лицо было у нее в ту страшную ночь, когда из дому убежал Антон! Как оно испугало его. Поможет ли ей это лечение? И что скрывается за словами сына: «Плохо с Наташей»? Видно, опять не сдержалась и был скандал или, наоборот, сначала был скандал, а потом она не сдержалась… Результат один: с Наташей плохо. Плохо не только ей, плохо всем, кто рядом, и прежде всего Антону. Как же он там? Если уж и Михаил говорит, что его надо изолировать от матери, значит, у них дела действительно плохи.
Он смотрел на буйно разросшийся кустарник бузины, отцветшую сирень, ряд стройных тополей, за которыми скрылась молодая пара, а сам был там, дома, куда уже добрался Михаил. Сын обещал поехать из больницы к матери, где был Антон. Туда же должна подойти и Наташа. Завтра суббота, и они решили взять Антона из лагеря на два выходных дня домой. Видно, сейчас они собираются садиться за стол. Без ужина мать их не отпустит. Как бы ни вздорили Маша с невесткой, а все равно за стол садятся. Иван Иванович увидел и себя за этим столом. Он проходит на свое место, в торце стола. Антон пододвигает его кресло, потом бежит на кухню и кричит бабушке и матери: