— Бумаги вашего отца, Нэн, — сказал он, вырезая слова, — важнее золота. С ними Аласад прикончат Вайсов, их башня встанет, а после достанется вам.
Он замолчал, взгляд замер на Нэн, тень прошла по лицу — не страх, а память, тлевшая, как угли под пеплом.
— Я был с вашим отцом, когда склады горели, — добавил он тише, голос дрогнул. — Видел, как огонь жрал ваше имя. Маркус не простил, что я не вытащил его. Эти бумаги — шанс исправить всё.
Нэн сжала кулаки, взгляд сверлил Альта, острый и холодный, как сталь. Дыхание сбилось, пар вырвался, пальцы дрогнули у рукава, но она промолчала. В глазах застыла та ночь — пламя, крики, дым, пожравший дом, мать, прошлое. Память останется с ней, как шрам, что не видно, но чувствуется в каждом шаге.
Снаряжение лежало у ног, лучшее, что мог дать город: бронежилеты из тёмного металла, тактические разгрузки, прошитые сталью и кожей, ножи с чёрными лезвиями, резавшие свет. Штаны из плотной ткани, не рвавшейся на ветру, и плащи — новые, тёплые, с капюшонами, пахнущие фабрикой. Винделор глянул на груду, выдохнул, губы дрогнули в усмешке, отодвинул новый плащ. Его потрёпанный плащ, истёртый дорогами, остался на плечах — старый, но живой, как часть кожи. Он видел пыль пустынь, снег перевалов, впитал кровь врагов и друзей, слышал слова, что Винделор хотел забыть. Новый был теплее, прочнее, но чужой. А чужому в пути не доверяют. Он сжал нож, привычка, жившая глубже усталости, и буркнул:
— Мне мой больше нравится.
Илай стоял дальше, пальцы теребили штурмовую винтовку — чёрную, с автоматическим огнём, металл холодил ладони, ствол блестел в свете. Глаза, широко распахнутые, блуждали по оружию, дыхание сбивалось паром. Винделор смотрел на него, взгляд сузился, в груди шевельнулось воспоминание: такую винтовку он хотел, выбирая первое оружие, когда жизнь не выжгла мечты. Тогда он думал, что сталь — сила, что она защитит, даст ответы. Теперь знал: сила — в решении спустить курок и в том, что будет после. Он отвернулся, губы дрогнули в тёплой улыбке, но промолчал.
Нэн стояла молча, взгляд упал на пустырь за воротами, тёмный, как пруд у складов. Дыхание срывалось облачками, волосы колыхались на ветру, нёсшем ржавчину и смолу. Она сжала кулак, будто держа невидимое, и выдохнула:
— Всё готово.
Альт кивнул, шагнул назад, плащ шуршал, как сухая трава.
— Удачи, — буркнул он, голос тише, но резче, как треск ветки. — Не подведите.
Винделор знал этот голос — у тех, кто отправлял других на смерть, желая удачи. Альт не боялся за них. Он боялся, что они не вернутся с нужным.
Сборы угасли, как костёр под ветром. Винделор закинул вещи на плечо, нож блеснул. Илай сжал винтовку, плащ колыхнулся, взгляд метнулся к Нэн, шагавшей впереди. Они двинулись к воротам, створки скрипнули, открывая путь к руинам, город остался позади — тёмный, дымный, ворчавший в дрёме.
— Расскажешь наконец всю историю? — спросил Винделор, когда город скрылся, голос хриплый, как шорох ветра по степи.
— О чём ты? — Нэн вскинула брови, тень удивления мелькнула.
— Ты не просто дочка купца, — вмешался Илай, голос звенел любопытством. — Мы ввязались в твои интриги, не заслужили знать, что к чему?
Нэн выдохнула, слова давили, как сброшенные цепи.
— Мы с Аласад начинали вместе. Наши семьи дружили — если это можно так назвать. Отец поддерживал их, они помогали ему. Аласад пошли в гору, потянули нас. Потом рухнули, мы продолжали расти, подтянули их. Так длилось долго, пока интересы не разошлись. Мы держали связь, но отец отказался быть в их тени. Пути разошлись.
— А что насчёт той ночи? И Альта? — Илай подался вперёд, глаза блестели.
— Точно не знаю, — Нэн отмахнулась, жест небрежный, но голос дрогнул. — Может, Маркус тайно помогал. Или присматривал.
— Или знал, что у твоего отца компромат на Вайсов, — добавил Винделор, Нэн кивнула, соглашаясь, что версия звучит правдоподобно.
— Это наш шанс, — сказала она твёрже, голос как сталь. — Уберём Вайсов — засияем. Пойдём вверх.
— Пока Аласад не вмешаются, — сухо заметил Винделор, взгляд резанул её.
Дорога становилась труднее. Сугробы замедляли шаг, снег хрустел, ветер гнал пыль и лёд, резавшие лицо. К вечеру проступили руины — тёмные, рваные, как кости мёртвого зверя.