— Получается, «Тридцать первый» стоял на этих развалинах? — Илай нахмурился, сжав винтовку.
— Да, — подтвердила Нэн, голос холодный, как воздух. — Город рухнул из-за ошибок семей. Элита и бедняки разделились, средний класс исчез. Нищие подняли бунт, почти стёрли город. С тех пор в «Тридцать первом» ограничивают богатство. Бедняков там нет.
— А дети в лохмотьях на рынке? — удивился Илай.
— Погрешность, — отрезала Нэн, голос острый, как лезвие.
Ответ резанул Илая, но он промолчал. Руины становились отчётливее, взгляд переместился на них.
— Что опасного там? — спросил он, кивнув на обломки.
— Не была там, — Нэн посмотрела на Винделора, глаза блеснули ожиданием.
— Ловушки мародёров, — начал он, голос хриплый, как треск костра. — Старые здания, что вот-вот рухнут. И изгои — так их зовёте?
Нэн кивнула.
— А в других руинах? — не унимался Илай.
— Сложнее, — Винделор сощурился, взгляд тяжёлый, как дым. — Каждый город — отдельный мир. Самое опасное — не бандиты, не звери, а то, что не видишь.
Они укрылись за куском стены — остатком укреплений. Пробирались в тишине, каждый шорох заставлял замирать. Винделор скользил взглядом по обломкам, мародёры вычистили ценное. Хриплый лай — стая собак мелькнула в развалинах, тени дрожали. Винделор поднял руку, приказывая остановиться. Дождавшись, пока стая скроется, повёл в обход, шаги резали тишину.
От города почти ничего не осталось. Здания разобраны до фундамента, кирпич усеивал брусчатку, крошившуюся под ногами. Илай оглядывал руины, винтовка в руках, пальцы сжимали крепче. Нэн шагала расслабленно, ружьё опущено, будто на прогулке.
— Остановимся там, — Винделор указал на уцелевший дом, голос низкий, как гул ветра.
Внутри — грязь, битый кирпич хрустел под сапогами. Поднявшись по шаткой лестнице, Илай разводил костёр, щепки трещали. Винделор осматривал ступени, постукивая сапогом — проверял, не обрушится ли.
— Что невидимого в руинах? — спросил Илай, подбрасывая щепки.
Винделор ответил не сразу, тихо и мрачно:
— Болезни. Мало кто возвращается живым.
Илай открыл рот, но вой волков резанул тишину. Винделор нахмурился, вытащил лопатку, бил у основания лестницы, обнажая арматуру. Достал резак, металл завизжал, губы сжались.
Илай развёл костёр, установил треногу, занялся ужином. Набрав снега, дождался, пока вода закипит, высыпал консервы, запах еды поплыл, тёплый и живой. Винделор обрушил ступени, забаррикадировал проход обломками, вернулся к костру, сел, тень дрожала в свете.
— Давно в пути? — спросила Нэн, подтянув колени, голос мягкий, но с искрой. — Куда идёте? Что ищете?
— На юг, — коротко ответил Илай, взгляд в огонь. — Ищем лучшей жизни.
Винделор кивнул, но промолчал. Девушке не стоило знать планы, хотя Илай сказал правду — юг был их маяком.
— Можете остаться, — предложила Нэн, голос дрогнул от воодушевления. — Когда вернём влияние, отец поможет. Будете жить достойно.
— Заманчиво, — отозвался Илай, тень грусти мелькнула, рука скользнула к кулону.
— Неплохая перспектива, — согласился Винделор, голос ровный, как сталь.
Нэн заговорила о городе, голос дрожал — она верила, что это место для всех. Расписывала, как всё устроено: шаг подталкивает к лучшей жизни, решительным открыты двери. Винделор слушал, взгляд блуждал по теням. В её словах — трещины, красивая ложь, — но он не стал говорить. Город был зеркалом «Тридцать первого», моложе, с той же жадностью.
Ночь опустилась, тьма легла на руины, как дым. Винделор и Илай распределили дежурства. Илай вызвался первым.
Он сидел у окна на куске стены, смотрел на звёзды, перед глазами вставали лица людей с пути. Улыбка тронула губы, когда вспомнил ресторанчик, где работал. Ворчливый повар, вечно недовольный, показывал хитрости — сделать блюдо вкуснее. Вспомнил толстяка на площади, жадно запихивающего пончики, уютный номер в гостинице. Потом Миру — её улыбку, разговоры о будущем, что не пришло.
— Как дела у тебя? — прошептал он в темноту, голос дрогнул.
Он обернулся, взглянул на Винделора, рука сжимала нож во сне. Нет, он не мог обманом затащить в путешествие — Илай чувствовал людей. Взгляд упал на Нэн, спящую у стены. В ней было что-то от Миры — вера в мечты, свет в глазах, не гаснущий в мраке.
— Любил ли я тебя? — спросил он пустоту и вернулся к звёздам, дарящим покой.
Вскоре Илай достал из рюкзака старый плёночный фотоаппарат, вытащил использованную плёнку и вставил новую, купленную утром перед выходом из «Тридцать первого». Чуть отстав от спутников, он отдал последние монеты за эту плёнку. Растянув старую плёнку перед собой, он бегло просмотрел старые снимки, затем аккуратно убрал её в пластиковую баночку. Подумав, Илай сделал первый кадр на новой плёнке.