— Завтра к утру будем в «Тридцать первом», — бросил Винделор, не отводя глаз от огня.
Илай едва заметно кивнул, не отрываясь от звёздного неба. Их свет доходил сюда с опозданием в сотни лет, и, возможно, те звёзды, что он видел, уже давно умерли, оставив лишь призрачное сияние. Его пальцы сжали ткань плаща, будто стараясь удержать что-то, что ускользало. На миг в его глазах мелькнула искра — тень той мечтательности, что когда-то делала его живым. Винделор заметил это, и уголок его губ дрогнул в слабой, почти незаметной улыбке. Илай исправно выполнял всё, что требовалось — таскал грузы, чинил снаряжение, шёл вперёд, — но внутри оставался пустым, точно выгоревший дом. И всё же Винделор хотел верить, что эта пустота медленно отступает, шаг за шагом уступая место чему-то новому.
— Когда-нибудь наши потомки долетят до звёзд, — мечтательно протянул старик, грузный водитель одного из фургонов, щурясь в ночное небо, будто уже видел там корабли грядущих поколений.
— Да брось, — фыркнул Вал, охранник, лениво потирая мозолистые ладони. — Это просто дырки в чёрном покрывале, что накрывает небо по ночам.
— Тьфу на тебя! — старик отмахнулся, точно отгоняя муху. — Дурак ты, Вал, прости господи. Звёзды — как наше солнце, только дальше. Ты в школе-то бывал?
— Сам дурак, — буркнул Вал, ничуть не смутившись. Он ткнул пальцем в луну, висевшую над степью бледным пятном. — А это, по-твоему, что? Летающий круглый камень, который светится?
— Тьфу ещё раз! — старик всплеснул руками, чуть не выронив драный платок. — И чему вас, молодёжь, в школах учат?
— Чему надо, тому и учат, — проворчал Вал, скрестив руки. Потом, прищурившись, повернулся к Винделору. — А вы, господин Винделор, как считаете?
Винделор вздрогнул, будто голос Вала выдернул его из омута воспоминаний. Он поднял взгляд от костра, где плясали тени прошлого, и тихо произнёс: — Думаю, луна — огромный камень. А звёзды — огненные шары, как солнце, только так далеко, что кажутся искрами.
— Да ну вас всех, — Вал махнул рукой, словно отрезая спор, и поднялся с грубо сколоченной скамьи. — Пойду лучше обход сделаю, чем ваши байки слушать.
Старик хмыкнул, проводив его взглядом, пока тот не растворился в ночной тени. Затем, порывшись в кармане, извлёк потёртый портсигар и ловким движением вытянул самокрутку. Его глаза — мутноватые, но живые — скользнули к Винделору и Илаю, с молчаливым предложением угостить табаком.
— Нет, спасибо, — коротко отозвался Винделор, плотнее кутаясь в плащ.
Илай не шелохнулся. Его пальцы продолжали сновать иглой, пришивая мех к плащу, а взгляд оставался прикованным к звёздам — далёким, холодным, недосягаемым. Он не услышал старика, не заметил его жеста. Весь его мир сузился до мерцания в небе да бесконечной тени внутри.
— Вы с нами только до «Тридцать первого»? — спросил старик, затянувшись горьковатым дымом, что разнёсся едким шлейфом в морозном воздухе. — А потом куда путь держите?
— На юг, к Чёрному морю, — отозвался Винделор, голос его был ровным, но в нём сквозила лёгкая усталость.
— Понятно, — старик кивнул, выпуская дым тонкой струйкой. — Сам бы туда подался, да жена всё не соглашается. Люблю тепло, знаете ли. А эти холода выматывают душу.
Тишина повисла над привалом, нарушаемая лишь треском костра да вздохами ветра. Старик докурил, аккуратно затушил окурок о край скамьи и спрятал его в портсигар, словно драгоценность.
— Не дешёвое нынче удовольствие, — пояснил он, поймав взгляд Винделора. — Скоро рассветёт, пойду вздремну в кабине. Удачи вам, молодые люди. На юге, уверен, найдёте, что ищете.
— Спасибо, — коротко бросил Винделор, и его глаза невольно скользнули к Илаю. Тот по-прежнему смотрел на звёзды, точно заворожённый их холодным светом.
С первыми лучами рассвета караван тронулся. Морозное утро принесло новые сугробы, и караванщики, ворча и проклиная стужу, расчищали путь. Илай помогал разгребать завалы, но лицо его оставалось непроницаемым, словно он был где-то за пределами этой белой пустыни.
К полудню вдали проступили очертания городских стен — тёмные, массивные, точно высеченные из самой земли. Караван приблизился, и перед путниками распахнулись ворота «Тридцать первого» — огромные, украшенные золотыми узорами, где переплетались изображения весов, монет и торжествующих торговцев. Металл поблёскивал в слабом зимнем свете, обещая богатство и коварство в равной мере. Караван замер, и воздух наполнился выкриками стражи да скрипом ржавых цепей, что тянули створки. Золотые весы на воротах блестели холодно, напоминая каждому входящему: здесь всё имеет цену.