Винделор отставил кружку, усмешка мелькнула на губах:
— Твои уроки хороши, пока волки не сожрали. Может, сам щели заделаешь, раз зоркий?
Мик хохотнул, кашель резанул грудь, он отмахнулся:
— Сожрут, если будете дурить. Шевелись, не в гостях. Свет — маяк для тех, кто ищет добычу.
Винделор взял нож из-под стола, пошёл к ставням. Доски, потемневшие от времени, трещали, ветер гнал снег через щели. Он вырезал куски коры, забивал зазоры, каждый удар отдавался в тишине. Холод цеплялся за пальцы, но работа глушила мысли, жгущие сильнее мороза. Вчерашняя беспечность чуть не убила их, и он знал это — когда-то он потерял людей из-за такой же ошибки, юный и глупый. Поклялся не повторять, но лес напомнил: клятвы — ничто, если не смотришь по сторонам.
Мик вывел Илая к окну, где ветер свистел, как вой волков. Указал на отметку на дереве за стеклом:
— Стреляй. Только не в меня, слепошарый.
— Вы за мной стоите, как я попаду? — удивился Илай.
— С тебя станется, — буркнул старик. — Меньше болтай.
Илай вскинул винтовку — ржавый штамп на стволе хранил тень старого мира, — прицелился. Палец дрогнул, выстрел расколол полено у дерева. Щепки разлетелись, одна чиркнула по жестянке Мика, звякнувшей в снегу. Старик рыкнул:
— Слепошарый! Не в отметку целься, а в ветер. Он живой, как зверь — учись его чуять. Ещё раз.
Илай выдохнул, пар вырвался в воздух, выстрелил снова. Пуля вгрызлась в край мишени, оставив царапину. Мик кивнул, скупо:
— Лучше. Такие, как ты, долго не живут, если не учатся. Старые боги ушли, но их правда жива — живи так, чтоб не стыдно было перед теми, кто сверху смотрит.
Слова упали тяжело, как снег на ветви. Илай замер, глядя на мишень, и в груди шевельнулось эхо — старики в «Тридцать первом» говорили о богах до катаклизма, но их имена стёрлись, оставив тени. Винделор после пропажи Марлен сказал ему: «Если она прожила хорошо, смотрит с неба». Илай не знал, правда ли это, но слова Мика цепляли, вытаскивая тень из глубины.
Винделор, закончив с одной ставней, шагнул к окну. Тень мелькнула за щелью — рука легла на нож, но это был снег, гнавший ветер. «Паранойя», — подумал он, но сердце билось быстрее. Он повернулся к Мику:
— А что боги скажут про волков? Словами их не отгонишь.
Мик усмехнулся, кашель сотряс его, он отмахнулся:
— Не словами, а делом. Учись, и волки обойдут. Двигайся — вторая ставня светит.
День тянулся, как метель. Винделор заколотил вторую ставню, свет в комнате стал глуше, тени длиннее. Илай выстрелил ещё раз — пуля вгрызлась ближе к центру, Мик буркнул:
— Жить будешь. Пока учишься.
Он вытащил травы — ломкие, с горьким запахом, — бросил в котелок с утренним снегом. Хижина наполнялась жизнью — треском огня, шорохом шагов, словами старика, что резали, но оставляли след. Запах трав смешался с дымом, разлился по кружкам. Мик буркнул:
— Пейте, пока не остыло. День долгий, метель длиннее. Странствовал я за горы — видел города, гнев, боль. Машины больше этой хижины, деревни старых богов, где люди остались. И ваше море видел. Но это завтра.
Илай сел у печи, глядя в огонь, слова о тех, кто сверху смотрит, звенели, как звон из детства. Винделор говорил о Марлен, но Илай не знал, правда ли это — прожила ли она хорошо? Мысль грела и жгла. Винделор опустился напротив, грея ладони, молчал, чувствуя, как слова Мика бередят раны. День угасал в тишине, но тепло печи и горький чай держали их вместе в этом убежище, где начиналось что-то новое.
Глава 10
Глава 10
Метель выла третий день, её рёв сливался с дыханием леса за стенами — то яростным, сотрясающим брёвна, то затихающим, словно зверь, круживший вокруг хижины, но не решавшийся напасть. Утро пробивалось сквозь щели ставень тусклым серым светом, но снаружи была лишь белая мгла, густая, будто мир растворился в снежной пустоте. Илай стоял у окна, подоконник под его локтями был завален гильзами — холодными, отсыревшими за три дня взаперти. Ставни, наглухо заколоченные Винделором, не пропускали света, и отблески огня из печи плясали на лице Илая, высвечивая бледную, почти прозрачную кожу и тёмные круги под глазами, углублявшиеся с каждым днём в этом холоде. Винтовка лежала в руках — тяжёлая, с ржавым штампом на стволе, где буквы стёрлись, оставив лишь намёк на старый мир, о котором молчали. Он прицелился в мишень на стене — грубый круг, вырезанный ножом, — выдохнул, пар заклубился в воздухе, и нажал на спуск. Выстрел расколол тишину, пуля вгрызлась в край дерева, щепки осыпались на пол, кружась в полумраке, как сухой снег.