Илай потёр руки, пар вырвался изо рта, и он бросил тихо, глядя на Винделора:
— Может, ещё день переждать?
Винделор отмахнулся, голос ровный, с лёгкой хрипотцой:
— Брось, Илай. Мы за всё время пути на гостиницы потратили меньше, чем тут за ночь дерут. Деньги есть, но не для таких дыр. Посмотрим дальше — ночь ещё не скоро.
Они двинулись по улице, ветер гнал снег вдоль тропы. Из-за угла вынырнула старуха, сгорбленная, с тяжёлыми сумками. Руки её дрожали, лицо, изрезанное морщинами, было усталым, но не злым. Сумки, рваные, набитые хламом — кусками ткани, битой посудой, гнутыми ложками, — казались добычей с чужих отбросов. Одна выскользнула, ударилась о камень, ржавая вилка и серый хлеб вывалились в снег. Старуха охнула, попыталась нагнуться, но замерла, дыхание вырывалось с хрипом.
Илай шагнул к ней, подхватил сумку, ловко собрал упавшее и протянул, голос смягчился:
— Давайте помогу. Тяжело вам одной.
Старуха подняла глаза, тёплые, но выцветшие, уголок рта дрогнул в улыбке:
— Спасибо, парень. Ноги не те, а рынок… там всё рвут друг у друга.
Винделор подошёл, прищурившись:
— Видели ваш рынок. Там не купишь — сломают раньше.
Старуха усмехнулась, голос хриплый, но живой:
— Верно. Каждый думает, что у другого лучше, вот и портят. Я Марта. Ищете ночлег — идите ко мне. Крыша течёт, почините, а я пущу бесплатно, не как эти.
Илай глянул на Винделора, тот кивнул, губы чуть дрогнули:
— Справедливо. Веди, Марта.
Она повернулась, указывая путь, сумки перекочевали на плечи Илая, Винделор шагал рядом, оглядывая город. Тропы вились меж домов, их стены топорщились фальшивыми украшениями — жестяные шпили гнулись, глиняные колонны трещали, окна заколочены досками. Женщина с жёлтыми зубами тащила рваный плащ, но другая выскочила из соседней двери, плюнула на него и рванула пополам, шипя: «Прошмандовка, нормальный бы купила!» Каждая унесла свой кусок, бросая злобные взгляды.
Илай усмехнулся, сарказм сочился из тона:
— Делятся по-доброму, прямо душа радуется. Весёлый городок, Марта, как тут живётся?
Марта бросила взгляд через плечо, голос усталый:
— Раньше лучше было. Теперь только рвут друг у друга. Люди как люди.
— Образцы доброты, — фыркнул Илай. — Давно так?
— Давно, — буркнула она, глядя в землю. — Не спрашивай, не расскажу. Идите дальше.
Двое мужчин дрались у кучи хлама — один выхватил гнутый нож, другой сломал его и втоптал в снег, чтоб не хвастался. Дети шныряли вдоль стен, подбирая стекляшки, и пинали друг друга за яркий кусок. Мальчишка подскочил к Илаю, ткнул в рюкзак:
— Откуда это? Дай глянуть!
Илай скривился, отвращение к городу выплеснулось в резком тоне:
— Беги, малой, пока ноги целы. — Усмешка вышла натянутой, в глазах тлела усталость. Он смеялся, чтоб не сорваться — кричать на этот мир было бесполезно, кулаками его не переделать. Здесь не жили — выживали, и если кто-то смеялся, другой уже скрежетал зубами. Смех держал его над этой грязью, но внутри жгло тошнотой.
Винделор заметил это, взгляд стал пристальным, но он промолчал, лишь кивнул и шагнул дальше. Илай провёл языком по зубам, пробуя горечь, что копилась с каждым городом, с каждым шагом по этим тропам. Мальчишка отпрянул, но глаза блестели, как у пса, что ждёт подачки. Они шли к окраине, где дома становились ниже, ветхее, запах гари сменялся сыростью и плесенью. Улица упёрлась в ряд лачуг, утопавших в снегу и грязи.
Лачуга Марты выделялась даже здесь — просевшая, с крышей из кривых досок и жести, что провалилась в центре, будто продавленная сверху. Стены, сбитые из разномастного дерева, кренились влево, держась на подпорке из кола. Дверь висела на одной петле, соседние халупы огораживала колючая проволока, будто кто-то стерёг их нищие кучи хлама. Марта толкнула дверь, та скрипнула, внутри пол гудел под ногами, покрытый грязью. В углу дымил очаг из битого камня, у стены лежала куча тряпок — постель, над ней полка с ржавыми ложками и пожелтевшей кружкой.
Из тёмного угла вынырнул мальчишка лет десяти, худой, с лохматыми волосами, глаза блестели голодным блеском. Взгляд его впился в рюкзаки, скользнул по винтовке Илая, ножу Винделора, пальцы дрогнули.