Илай и Винделор остановились у лачуги с красной тряпкой над дверью — выцветшей, бурой, что болталась на гвозде, вбитом в кривую балку, подпиравшую покосившуюся крышу из ржавой жести, покрытой пятнами льда. Лачуга Роланда была слеплена из ржавых листов и досок, что трещали от сырости, их края были загнуты, будто кто-то пытался их выровнять, но сдался. Стены украшали гнутые подковы, подражающие трофеям караванщиков «Тридцать первого», но здесь они осыпались ржавчиной, как слёзы железа. Дверь — лист жести с острыми краями, острыми, как сломанные ножи, — скрипела на ветру, а рядом валялся ящик, из которого торчали обрывки верёвки, что пахли плесенью, и ржавая цепь, её звенья были покрыты налётом льда, что звенел при каждом порыве. Над входом висела табличка, криво вырезанная из дерева, с надписью «Роланд — пути Чёрного моря», но буквы стёрлись, оставив лишь тень былой гордости, а под ней — пятно от пролитого масла, что блестело в слабом свете.
Винделор толкнул дверь, она скрипнула, обнажая темноту внутри, где вонь угля смешивалась с запахом старого пота и прогорклого масла, что пропитало воздух, как невидимая грязь. Роланд стоял у стола, широкоплечий, с лицом, покрытым шрамами, что блестели в свете тлеющего очага. Его куртка из рваной кожи была увешана цепями, что звенели при каждом движении, как поддельные медали, их звенья были покрыты коркой льда и сажи. На столе лежала куча хлама — ржавые шестерни, что пахли железом и сыростью, их зубцы были покрыты налётом ржавчины, обрывки ткани с пятнами грязи, что липли к пальцам, гнутый нож с обломанным кончиком, что он полировал тряпкой, серой и влажной, будто это был трофей. Его глаза, жёсткие и блестящие, как стекляшки из куч на рынке, впились в рюкзаки героев, скользнули по винтовке Илая, по ножу Винделора, и остановились на карте, что торчала из кармана Винделора, её край был потёрт, но линии Чёрного моря проступали чётко.
— Слышал, вы про Чёрное море знаете, — начал Роланд, голос его был низким, с хрипотцой, что резала слух, как ржавый нож по металлу. — Карта у вас, да? Покажите, я путь знаю, проведу вас, если что.
Илай прищурился, сарказм проступил в его голосе, но в нём уже звенела тревога:
— О, Вин, ещё один добряк. Прям подарок судьбы, а не караванщик.
Винделор шагнул ближе, рука легла на нож, пальцы сжали рукоять, взгляд его был холодным, как снег под ногами:
— Карта наша. Что хочешь за неё?
Роланд ухмыльнулся, его зубы блеснули жёлтым в свете очага, один был сколот, как обломок их поддельного мира:
— Да ничего, просто глянуть. Может, подскажу, где лучше пройти. Вы ж не местные, а я там всё знаю.
Винделор вытащил карту Мика, держа её так, чтобы Роланд не дотянулся, её потёртые края шуршали в тишине, но тот вдруг щёлкнул пальцами, и из тени за ящиками вынырнули трое его работников — худые, в рваных куртках, что пахли углём и маслом, их руки сжимали гнутые пруты и цепи, что звенели, как ржавые колокольчики, оставляя следы сажи на снегу у входа. Один, с лысиной и кривыми пальцами, что блестели от масла, шагнул к Илаю, его прут дрожал в руке, другой, с редкой бородой, что топорщилась, как проволока, встал за Винделором, цепь волочилась по полу, третий, с лицом, покрытым сажей, что осыпалась при движении, перекрыл выход, его прут врезался в косяк, выбив облачко ржавой пыли.
Илай замер, его глаза сузились, голос дрогнул от злости, что уже кипела внутри:
— Серьёзно, Вин? Опять? Я же говорил, что этот тип — очередная подстава!
Когда первый схватил его за рюкзак, он даже не думал. Он просто развернулся, врезал тому в лицо так, что тот рухнул, а затем схватил ящик с пола и швырнул его в стену. Всё внутри кипело, рвалось наружу, и он не сдерживался. Он устал. Устал от этих городов, этих людей, их вечной злобы, жадности, грязи. Он устал выживать в этом мире, где каждый тянет к нему руки, но не ради помощи, а чтобы отобрать последнее. Илай рявкнул: