Выбрать главу

Сани скрипели, снег хрустел под полозьями, и сознание возвращалось, слабое, как свет, что пробивался сквозь тучи, тяжёлые, как свинец. Голова Илая гудела, как железо, что ломалось под ударом. Он открыл глаза и увидел гору — её громада чернела над лесом, массивная, как кости старого мира, что всё ещё держали небо, готовое рухнуть. Сани остановились у подножья, снег редел, белая мгла расступалась, и перед ними открылось поселение — оно гудело, как зверь, что не знал сна, голодный и неумолимый. Люди в цепях, десятки, сотни, их спины гнулись под тяжестью кирпичей и досок, руки дрожали под ударами плетей, что свистели в воздухе, как змеи. Мародёры — их было больше, чем теней в лесу — шагали меж пленников, палки и плети звенели, пистолеты чернели у поясов, их стволы блестели, как глаза хищников, что чуяли добычу. Сани двинулись снова, верёвки резали запястья, и Илай смотрел, как деревушка — старая, заброшенная, её дома гнили под снегом — превращалась в город, что рос, словно раковая опухоль, пожирающая свет. Мельком он заметил в руках одного из мародёров свой старый плёночный фотоаппарат, болтающийся на ремне, как трофей, отобранный у прошлого, которое он пытался сохранить.

Сани тащили их через поселение, скрип полозьев гудел в ушах, как эхо, что не стихало. Пленники поднимали головы, их глаза чернели пустотой, руки, сжимавшие кирпичи, дрожали, как ветви, что гнулись под ветром. Мародёр с плетью рявкнул, удар хлестнул, и цепи звякнули, словно кости, что ломались под ударом. Илай шепнул:

— Вин…— голос его тонул в шуме, но Винделор шевельнулся, пар вырвался из его рта, глаза молчали, как тень, что легла на лицо, скрывая его боль. Сани остановились у хижины, что чернела в снегу, её стены гнили, как плоть, забытая в холоде, а крыша прогибалась, словно готовая рухнуть под тяжестью снега. Мародёры скинули их вниз, верёвки резали кожу, тело Илая ударилось о пол, что пах кровью, грязью и отчаянием.

Подвал сомкнулся вокруг, сырой, как могила, что ждала их снаружи. Его стены чернели, словно раны, что никогда не заживут, покрытые слизью и плесенью, что пахли смертью. Илай рухнул, колени продавили пол, скользкий от сырости, и тьма гудела в ушах, как ветер, что рвал лес. Винделор упал рядом, кровь текла из его плеча, пар вырывался изо рта, и тишина легла тяжёлая, как снег, что давил на хижину. В углу сидели другие пленники — пятеро, их глаза чернели жалостью, руки дрожали, как листья, что падали в бурю. Старик — худой, с лицом, изрезанным морщинами, словно старое дерево, потрёпанное ветрами — поднялся, цепи звякнули, как эхо далёкого боя. Он шагнул к ним, его ладонь, пахнущая землёй и ржавчиной, легла на плечо Илая.

— Пей, — буркнул он, голос хриплый, как треск льда под ногами. Он поднёс жестянку с водой, что воняла металлом и сыростью. Илай глотнул, вода резала горло, как нож, но старик помог ему сесть, цепи его звенели, как эхо, что не стихало в этом подземелье.

Винделор шевельнулся, пар вырвался из его рта, и старик протянул воду ему, рука его дрожала, как тень, что не держалась за жизнь.

— Они психи, — начал старик, голос его стал ниже, как далёкий гул ветра, что нёс бурю. — Шансов нет. Пытались бежать — все провалились. Пресекают жёстко, страдают все.

Илай кашлянул, пар вырвался облаком:

— Кто они?

Старик кивнул на дверь, его глаза потемнели, как ночь без звёзд:

— Те, что с плетью. Работай, или сгниёшь.

Тишина навалилась, как сугроб, что давил на подвал, и шаги загудели сверху, железо звякнуло, как кости, что ломались под ударом.

Дверь скрипнула, мародёр — тощий, с жёлтыми зубами, что блестели, как кости в снегу — спустился вниз. Ведро в его руках звякнуло о пол, каша, что пахла сыростью и плесенью, смешалась с редкими кусками мяса, что чернели, как угли, тлеющие в золе. Пленники рванулись к еде, руки их дрожали, цепи звенели, как ветер, что рвал лес. Илай поднялся, колени гудели о пол, и шагнул к окну — мутному, что чернело в стене, покрытое коркой грязи. Свет пробился сквозь него, слабый, как свеча, что угасала, и он увидел костёр — вертел, что шипел в огне, зверь, что жарился на нём, его шерсть чернела, как тень, что гудела в памяти.