Винделор вытащил смятый пропуск с печатью Аласадов — потёртый, с красным гербом. Протолкавшись к стражнику, ткнул листком в лицо:
— Аласады. Открывай, быстро.
Стражник глянул на печать, губы скривились, но он не спорил — война оставила страх перед Аласад. Буркнув, махнул рукой, ворота скрипнули, открывая узкий проход. Толпа загудела, люди напирали, но стража оттеснила их копьями.
— Шевелись, Илай, — бросил Винделор, шагнув вперёд.
Илай последовал, не оглядываясь. Они выскользнули из города, морозный воздух ударил в лёгкие, снег хрустел под сапогами, чистый и нетронутый. Винделор глянул через плечо: толпа билась, как зверь в клетке, матери поднимали детей, старики падали в грязь, стражники орали. Глухой удар — башня Аласадов оседала, облако пыли поднялось над крышами. Он ждал, что Илай вздохнёт о тех, кто остался, но тот шёл вперёд, лицо каменное, дыхание ровное.
— Даже не посмотришь назад? — спросил Винделор, прищурившись.
Илай пожал плечами, поправляя рюкзак:
— Зачем? Они сами выбрали такую жизнь. Мы выбрали уйти.
Губы Винделора дрогнули в усмешке, но он промолчал. Он ждал от Илая тоски, но в его глазах была пустота — холодная, как ветер, гнавший снежные вихри по равнине. Ему было плевать. И, может, в этом была правда: война не щадит тех, кто оглядывается.
Они двинулись дальше, шум боя затихал, заглушаемый воем ветра. Впереди расстилалась белая пустошь, а за спиной «Тридцать первый» пожирал себя, оставляя пепел и кости.
Внезапно раздался оглушительный грохот. Они замерли, обернулись. Башня Аласадов рухнула, цепляя соседние строения. Каменные глыбы падали с треском, ломая стены и крыши, как карточный домик. Облако пыли и снега поднялось, густое и серое, заволакивая город. Сквозь шум доносились крики — слабые, последние.
Илай смотрел молча, лицо непроницаемое. Винделор прищурился, вглядываясь в дымный горизонт. Сквозь пелену он видел, как толпы — вырвавшиеся из ворот и выжившие в бойне — устремились к руинам, где отец Нэн строил новый город. Среди бегущих Илай заметил женщину с корзиной, укутанную в мех — её голос всплыл в памяти: «Где сырьё брать?» Теперь она бежала, не споря, не крича.
— Беженцы бегут в руины, — сказал Винделор, голос хриплый от ветра. — Там, где город Нэн станет новым «Тридцать первым».
Илай слегка повернул голову, но промолчал. Винделор продолжил, словно размышляя вслух:
— Руины разграбят, всё перенесут в новый город. Примут изгнанных, построят башни. А потом всё повторится — войны, пожары, бегство. Неизвестно, сколько веков это тянется.
Он сплюнул в снег, глядя, как пыль оседает. Перед глазами вставала картина: люди копаются в обломках, выдирают куски хлеба или доски, чтобы через годы город Нэн, поднявшись на костях «Тридцать первого», стал таким же — жадным, обречённым. Цикл не разорвать, как цепь, выкованную временем.
Илай нарушил молчание:
— Пусть роются. Нам там делать нечего.
Винделор кивнул. Они повернулись спиной к руинам и пошли дальше. Грохот затихал, пыль оседала, впереди расстилалась белая равнина, холодная и равнодушная. «Тридцать первый» умер, но его тень уже тянулась к следующему городу, готовому повторить ту же судьбу.
Глава 8
И 9
Глава 8
Зима властвовала в лесу безраздельно. Обнажённые деревья укутывали ветви снегом, будто пряча наготу под белым саваном. Повалившиеся стволы, припорошённые инеем, тянулись вдоль земли, словно могильные холмы, молчаливые и забытые. Тишина давила, изредка разрываемая резкими криками птиц — острыми, как лезвие, — и хрустом снега под ногами, сливавшимся с треском сухих веток, ломких, как кости старого мира.
Винделор и Илай упорно пробирались вперёд, цепляясь за надежду выбраться на пустырь. Ноги проваливались в укрытые снегом ямы, каждый шаг вырывал стон усталости, громкий и неподдельный. День клонился к закату, солнце тонуло за горизонтом, оставляя холодный отблеск на белом. Мысль о ночёвке в лесу вгоняла в тоску, тяжёлую, как мокрый плащ. Илай, собрав охапку сухих веток для костра, тащил их за собой, ветки цеплялись за сугробы, шурша, будто шёпот призраков. Винделор вёл на юго-восток, ориентируясь по приметам, ведомым только ему — то ли по теням деревьев, то ли по дыханию ветра.
— Может, остановимся? — подал голос Илай, хриплый от холода. — Полянка вроде ничего.
— Лес редеет, скоро выберемся, — отозвался Винделор, не оборачиваясь, взгляд цеплялся за горизонт.
Илай пожал плечами, побрёл следом, ступая в следы товарища, чтобы не угодить в очередную снежную ловушку. Сумерки сгущались, когда вдали показалось заброшенное поселение. Гнилые деревянные дома осели под бременем времени и снега, покосились, будто устали держаться. Но в стороне возвышался каменный дом — скромный, но крепкий, как кость в теле леса. Стены, сложенные на века, стояли неподвижно, не поддаваясь ветру и морозу, крыша, припылённая снегом, держалась ровно. Окна прятались за ставнями, а от крыльца до сарая тянулся расчищенный пятачок, аккуратный, как след упрямой жизни.
— Тут кто-то живёт, — заметил Илай, взгляд скользнул по следам. — Хозяева дома?
— Нет, — коротко бросил Винделор. Он присел у расчищенного участка, тронул снег рукой, пальцы оставили лёгкий отпечаток. — Ушли утром.
Илай прищурился, разглядел еле заметные следы, почти укрытые свежим снегом, будто тайна, тающая под ветром.
— Попробуем войти, — решил Винделор, голос ровный, но твёрдый. — Надеюсь, хозяева не вернутся, и переночуем спокойно.
Илай пожал плечами, равнодушно, но винтовка за спиной и пистолет у пояса — старый, видавший виды — внушали тихую уверенность. Они обошли дом, Винделор толкнул дверь — заперта. Оглядевшись, он принялся искать ключ, движения быстрые, почти воровские. Через пару минут под крыльцом, в замаскированной нише, нашёлся холодный металлический ключ, тяжёлый, как обещание. Отперев дверь, они шагнули внутрь, и запах еды — густой, тёплый, ещё живой — ударил в ноздри, отметая сомнения: дом был обитаем. Внутри ждали кухонька с кирпичной печью и комната — кровать, стол с одиноким стулом, шкаф, всё простое, но аккуратное.
Винделор запер дверь, скинул рюкзак на пол с глухим стуком.
— Располагайся, Илай, — бросил он, голос хриплый, но мягкий. — Чувствуй себя как дома.
Илай помрачнел, тень скользнула по лицу. Слово «дом» резануло, как холодный ветер старые раны. Он сбросил пожитки, принялся растапливать печь, молча, сосредоточенно, будто огонь мог прогнать мысли. Винделор осматривал хижину — заглянул под стол, под кровать, распахнул шкаф. Среди одежды притаился арсенал: пара охотничьих ружей, потёртых, но ухоженных, как верные псы.
— Смотри-ка, — губы дрогнули в усмешке. — Охотничий приют.
Илай выглянул из-за печи, присвистнул тихо.
— Почти как оружейка.
Разведя огонь, он вытащил потёртый котелок, сбегал за снегом во двор, поставил его кипятиться. Споткнулся о выступ в полу, присмотрелся — крышка погреба. Откинув её, замер: внизу лежали запасы — вяленое мясо, травы, банки с овощами, консервы, даже салаты, аккуратно сложенные, как сокровища.
— Вин! — крикнул он, голос дрогнул от удивления. — Иди глянь!
Винделор подошёл, заглянул вниз, почесал подбородок.
— Ничего брать не будем, — сказал твёрдо, как приговор.
— Почему? — Илай вскинул брови. — Тут пир можно закатить.
— Если хозяева вернутся, им проще смириться, что мы укрылись, а не обчистили дом.
Илай вздохнул, закрыл погреб, вернулся к печи. Вода булькала, он бросил туда консервов и крупу из «Тридцать первого», запах пошёл простой, но живой. Взгляд скользнул по комнате — всё слишком правильное: вещи на местах, печь чистая, оружие смазано. Не дом, что бросают навсегда. Он шагнул к шкафу, провёл пальцем по краю, посмотрел на Винделора: