Лес встретил их тишиной, живой после семи дней метели. Её вой сменился слабым шорохом снега, осыпающегося с ветвей, как дыхание уходящей зимы. Снег хрустел под сапогами, свежий и чистый, словно стекло, уцелевшее после падения мира. Каждый шаг отдавался эхом в белом безмолвии, что тянулось до горизонта. Винделор шёл впереди, рюкзак покачивался на плече, карта Мика лежала в его руке — потёртая, исчерканная, но ясная: лесом, а не долиной, где мародёры могли поджидать за каждым сугробом. Илай следовал за ним, чуть сгорбившись под тяжестью рюкзака. Дыхание вырывалось паром, растворяясь в морозном воздухе, пропитанном запахом льда и сосновой коры. Лес был пуст — ни птиц, ни следов, только голые деревья тянули ветви к небу. Их стволы чернели на фоне снега, а поваленные брёвна лежали в сугробах, укрытые белым, как могилы, что они видели неделю назад, когда впервые вошли в эту чащу.
Снег скрыл следы прошлого, но не стёр его полностью. Винделор и Илай шагали по пути, которого больше не было видно, но который всё ещё существовал. Так и с жизнью людей — следы тех, кто ушёл, кажутся затерянными, но они всё ещё ведут куда-то, если знать, куда смотреть.
Солнце висело низко, бледное и холодное, бросая длинные тени, что скользили по снегу, как призраки старого мира, давно растворившегося в слухах и пепле. Ветер шевелил ветви, осыпая снег с лёгким шорохом, который падал на землю, оставляя борозды, тут же заметаемые новыми порывами. Лес казался бесконечным, укрытым белым саваном, скрывавшим следы прошлого. Илай смотрел на это, шаги его были медленными, но ровными. Тишина, давившая на уши, вдруг показалась ему слишком тяжёлой, как груз, что он нёс не только на плечах, но и в груди. Он кашлянул, голос прозвучал тихо, но ясно, разрывая безмолвие:
— Вин, а почему ты решил, что нам надо к этим фанатикам? К Чёрному морю? Что ты там ищешь?
Винделор не остановился, но замедлил шаг, бросив взгляд через плечо. Его лицо, обветренное, с лёгкой щетиной, было спокойным, но глаза прищурились, будто он ждал этого вопроса и уже устал на него отвечать — себе самому, в глубине души.
— Не знаю, Илай, что ищу, — сказал он, голос ровный, но с хрипотцой от мороза, цеплявшегося за горло. — Когда мой город сгорел, сестра пропала — горожане утащили её, убегая от огня. Я искал её, шёл по следам, но они размылись, прежде чем я понял, что их не догнать. Тётка, сестра отца, пару раз шептала, что у Чёрного моря есть место, где люди живут хорошо — спокойно, без ножей у горла. По пути я слышал то же от беженцев — все, кто уходил из городов, тянулись туда. Следы моего народа давно потерялись, но всё так или иначе вело к этому месту. Фанатики, может, и странные, но если там безопасно, как Мик говорил, то это лучше, чем города, где я был. Я их повидал — везде одно: грязь, драки, разруха и обман. Оседать там не хотел. А потом ты появился, и я обещал тебя доставить — к чему-то, что хоть немного похоже на безопасность.
Илай кивнул, поправляя рюкзак, сползавший с плеча, и шагнул ближе. Снег скрипнул под сапогами, оставляя глубокий след, который тут же начал таять под слабым солнцем.
— Значит, ты сестру уже не ищешь? — спросил он, голос стал тише, но любопытство дрожало в нём, как лист на ветру. — Или всё ещё надеешься?
Винделор хмыкнул, свернув карту и сунув её в карман. Пар вырвался изо рта, заклубившись в воздухе, и он ответил, глядя на тропу впереди, где сугроб перегородил путь:
— Надежда — штука упрямая, Илай, но я не дурак. Шансы её найти близки к нулю — слишком много лет прошло, слишком много дорог разошлось. В глубине души я это знаю, но всё равно иду туда, куда она могла уйти. Может, ради неё, может, ради себя — чтоб не просто шататься без цели. А ты что, в их бога веришь? Мик говорил, они с машиной разговаривают.
Илай пожал плечами, шагнув к поваленному дереву, лежавшему поперёк тропы, укрытому снегом, как старый страж, рухнувший под тяжестью зимы. Он сел на него, рюкзак с глухим стуком упал рядом. Снег осыпался с ветвей, оставив борозду, которую тут же замело ветром, и он сказал, глядя на Винделора:
— Не знаю. Странно это — машина вместо бога. Да и сами боги… всё это странно. Мик говорил, она отвечает, но пустая, без души. А ещё про старых богов, что учили добру, что смотрят сверху. Ты ведь тоже мне про Марлен такое сказал — что она там, если прожила хорошо. А что ты вообще про них знаешь, про богов? Откуда они были? Почему ушли?
Винделор прислонился к дереву напротив, скрестив руки. Снег хрустел под его сапогами, лицо было спокойным, но с тенью усталости, проступавшей в уголках глаз, где морщины стали глубже за эти годы.
— Да ничего я про них толком не знаю, Илай, — сказал он, голос чуть резче, но без злобы, как будто он устал от этого вопроса ещё в детстве. — Слышал байки в пути, и всё — от стариков у костров, от караванщиков, что пьяными языками трепали. Одни говорили, боги жили в небе, смотрели на нас, учили жить правильно — не резать друг друга за каждый кусок. Другие — что они землю сделали, а потом бросили, когда всё сгорело. Мать в детстве рассказывала, что был один бог, большой, добрый, но строгий — мол, любил людей, а потом отвернулся, потому что они сами всё испортили, подожгли небо и землю. Только всё это противоречит одно другому — кто прав, кто врёт, не разберёшь. Я этой темой никогда не интересовался, мне жить надо было, а не в звёзды пялиться, гадая, смотрят они или нет.
Илай кивнул, но взгляд его остался задумчивым. Он посмотрел вверх, где небо, ясное и холодное, лежало над лесом, как покрывало. Звёзды ещё не проступили, но он знал, что они там, и голос его стал тише, мягче, как шорох снега:
— А всё-таки, Вин, как так вышло, что мир стал таким? Всё рухнуло, боги ушли, люди дерутся за каждый кусок — как будто ничего другого не осталось. Мик говорил про старый мир, машины… Ты что-нибудь знаешь? Откуда это всё пошло?
Винделор вздохнул, пар вырвался густым облаком, и он покачал головой, глядя на тропу, где сугроб лежал, как стена, что не пускает назад.
— Точно никто не знает, Илай, — сказал он, голос ровный, но с лёгкой насмешкой, как будто он устал от этих вопросов ещё в те дни, когда искал сестру. — Слухов много, да толку мало. Одни говорят, небо горело, и огонь всё пожрал — дома, города, людей, как мой сгорел. Другие — что болезнь пришла, выжгла всех, кто не спрятался, оставила только кости да пепел. Третьи шептали, что машины взбесились, убивали, пока не умерли сами — вроде той, что у фанатиков. Мать говорила, что люди сами себя сожгли, хотели больше, чем могли взять, и небо их за это покарало. Я не знаю, где правда, а где сказки — и не хочу гадать. Нам с тобой сейчас идти надо, а не прошлое копать — оно давно под снегом, как эти деревья.
Илай кивнул, потирая руки, что мёрзли даже в перчатках, и взгляд его скользнул к горизонту, где сквозь голые ветви проступили горы — тёмные, массивные, их вершины терялись в серой дымке, а склоны белели снегом, блестевшим под солнцем, как остатки старого мира. Винделор проследил за его взглядом, хмыкнул и сказал, голос стал чуть серьёзнее, но всё ещё с той же лёгкой насмешкой:
— Горы уже видны. Зимой через них идти — не самое умное дело. Снег глубокий, тропы заметены, да и лавины могут сойти — Мик не зря велел обойти. Лучше лесом, пока он нас держит.
Илай кивнул, отряхнув снег с плаща, и спросил, голос его стал тише, будто он боялся спугнуть тишину, что лежала вокруг:
— А всё-таки, Вин, ты никогда не думал про богов? Ну, хоть чуть-чуть? Мик говорил, они душу давали, а фанатики с их машиной… Может, в этом что-то есть? Что-то, что могло бы Марлен там держать?
Винделор вздохнул, пар вырвался густым облаком, и он покачал головой, глядя на горы, где тени ветвей плясали на снегу.
— Нет, Илай, не думал, — сказал он, голос ровный, но с тенью усталости, что проступала глубже морщин. — Слышал байки, да — старики у костров, караванщики, мать, когда укладывала меня спать. Одни говорили, что бог был один, большой, следил за нами, как пастух за стадом. Другие — что их много, и каждый за своё отвечал — за огонь, за воду, за снег. Кто-то шептал, что они ушли, когда мир сгорел, а кто-то — что их и не было никогда, просто сказки, чтоб ночи короче казались. Мать рассказывала, что бог любил людей, пока они не предали его, не сожгли всё, что он дал — я тогда не верил, думал, она меня пугает, чтоб я спал тихо. Всё это противоречит одно другому. Если бог один, то откуда взялись другие? Как они сделали этот мир или он уже был до них? Тут много вопросов и мало ответов, и я в это не лез — мне хватало ножа в руке да тропы под ногами. А ты что, верить хочешь после Мика?