Илай пожал плечами, глядя на снег, что осыпался с ветвей, и тихо сказал, голос его дрожал, как лист, что держится на последнем ветре:
— Не знаю. Просто… после Мика кажется, что в этом что-то есть. Что Марлен там, смотрит. Хочу верить, что она не просто умерла у меня на руках, а где-то ждёт — хоть в небе, хоть где-то ещё.
Винделор кивнул, но промолчал, взгляд его скользнул к горам, и тишина леса снова легла между ними, мягкая и тяжёлая, как снег под ногами. Они поднялись, закинув рюкзаки на плечи, и пошли дальше, шаги их хрустели в белом безмолвии, а лес лежал вокруг, бесконечный и пустой, лишь изредка прерываемый поваленными стволами, что торчали из сугробов, как кости старого мира, который Винделор оставил позади, когда его город сгорел.
— Не забивай себе этим голову, — сказал он. — В чём Мик был прав, так это в том, что ты должен жить так, чтобы самому было перед собой не стыдно. По совести. А если там, на небе, кто-то спросит, то пусть попробуют пройти твой путь сами и потом скажут, получилось ли у них по-другому.
Илай ничего не ответил. Он лишь вглядывался в снег под ногами, стараясь идти по уже протоптанным следам товарища. Однообразный пейзаж вокруг утомлял, но в этой монотонности было что-то умиротворяющее, будто лес давал передышку перед тем, что ждало впереди.
Внезапно тишину разорвал волчий вой — резкий, близкий, где-то справа, за стеной деревьев, что редели к краю леса. Илай замер, рука метнулась к винтовке, сердце заколотилось. Винделор остановился, прищурившись, нож уже был в его руке, лезвие блеснуло в слабом свете. Вой повторился, чуть дальше, и тень мелькнула в десяти шагах — серая, быстрая, глаза блеснули в полумраке меж стволов, но тут же ушла в лес, растворяясь в белой мгле. Винделор выдохнул, пар заклубился в воздухе, и он буркнул, убирая нож в ножны:
— Уходят. Добычу нашли, не нас. Пошли, не стой, а то ещё вернутся.
Илай кивнул, винтовка опустилась, но сердце ещё билось в горле, пока они шли дальше. Лес снова затих, оставив за собой лишь шорох снега да эхо воя, растворившееся в ветре, как призрак, что не успел их коснуться. Тропа вывела их к краю леса, где деревья редели, открывая поле — белое, бескрайнее, лежавшее под серым небом, как море, застывшее во льду, с лёгкими волнами сугробов, что ветер гнал по нему. Вдалеке, за полем, проступили очертания Тридцать второго — тёмные стены, низкие башни, дым поднимался тонкими струйками, теряясь в дымке. Город казался живым, но далёким, как сон, что манит, но не обещает.
Илай остановился, глядя на него, и тихо сказал, голос его был полон надежды, что дрожала, как лист на ветру:
— Хотел бы, чтоб там всё было спокойно. Осесть хотя бы до конца зимы. Без драк, без интриг — просто жить, как люди.
Винделор кивнул, глядя на город, снег хрустел под его сапогами, и он ответил, голос ровный, но с тенью тепла, что проступала сквозь усталость:
— Может, и выйдет, Илай. Посмотрим, что там нас ждёт. Пошли, не стой — до заката надо дойти, а то поле ночью холоднее леса.
Они шагнули в поле, лес остался позади, его тени растворились в белом, а Тридцать второй лежал впереди, маня дымом и тишиной, что могла оказаться правдой — или очередной иллюзией в этом суровом мире, где Винделор уже не искал сестру, но всё ещё шёл за обещанием, что дал Илаю.
Глава 12
Глава 12
Стоял тихий зимний день, когда Винделор и Илай, два путника в потёртых плащах, с тяжёлыми рюкзаками за плечами, приблизились к воротам Тридцать второго. Холодный воздух колол кожу, пахнущий ржавым металлом и сырой землёй, а под ногами хрустел снег, смешанный с грязью, издавая влажный, чавкающий звук, словно земля жевала их шаги. Ветер, слабый, но резкий, посвистывал в щелях ржавых ворот, будто старый котёл, что вот-вот треснет. Они остановились у входа. Винделор, постарше, в недоумении потёр затылок, пальцы зацепились за спутанные волосы, слипшиеся от мороза и пота. Илай, младший, разглядывал ворота — массивные, изъеденные коррозией, наспех выкрашенные жёлтой краской, что облупилась пятнами, обнажая серый металл. Эта краска, тусклая и грязная, была жалкой попыткой подражать золотым вратам «Тридцать первого». На створках криво намалёван символ — весы, знакомые по их прошлому городу, но здесь они выглядели уродливо: линии неровные, одна чаша выше другой, будто ребёнок, завидующий чужому мастерству, рисовал их дрожащей рукой. Путники переглянулись, их лица, обветренные и усталые, отражали смесь узнавания и брезгливости.
— Странное чувство, — пробормотал Винделор, его голос, низкий и хриплый от мороза, почти растворился в шорохе ветра. — Как будто вернулся домой, но дом этот — дешёвая подделка, которую стыдно показывать.
Они медленно двинулись к воротам, снег под сапогами скрипел, как старые кости, а из щели в створках за ними следили настороженные глаза — узкие, блестящие, как у крысы, что чует добычу. Металл заскрипел, будто стонал под собственной тяжестью, когда резкий голос стражника прорезал тишину, звеня подозрением:
— Кто такие? Откуда идёте в таких плащах? Рюкзаки добротные — где взяли, а? Не здешние, сразу видно!
Илай шагнул вперёд, снег чавкнул под его сапогами, оставляя чёрный след в грязи. Он заговорил, стараясь держать голос ровным, но мороз щипал горло, и слова вышли слегка надтреснутыми:
— Мы путешественники. Недавно покинули «Тридцать первый», сразу после его падения.
— Падения? — переспросил страж, его голос дрогнул, глаза расширились, сверкнув смесью удивления и зависти. — Какого ещё падения?
— Башня Аласадов рухнула, — ответил Илай, глядя прямо в его узкие глаза, где тлела злоба. — Похоронила город под собой. От него остались одни руины.
— «Тридцать первый» пал? — воскликнул страж, и в его тоне проступила радость, пропитанная ядовитым восторгом. Он обернулся к остальным, что прятались за воротами, их тени мелькали в щелях, и крикнул, почти захлёбываясь: — Эй, парни, слышали? Великий и богатый «Тридцать первый» развалился! Вот потеха!
Створки ворот дрогнули, заскрежетали, как старый механизм, что не смазывали годами, и с визгом отворились, пропуская путников внутрь. Шестеро стражей окружили их, их лица — худые, обветренные, с ввалившимися щеками — светились завистливым любопытством. Один, с редкой бородой и шрамом, что рассекал щеку, как молния, шагнул ближе, ткнув пальцем в рюкзак Винделора, его ногти были чёрными от грязи.
— Рассказывайте, ну! Откуда идёте? Как там было? — его голос дрожал от нетерпения, а запах кислого пота и дешёвого табака ударил в нос.
— Мы приехали с караваном в «Тридцать первый» из Двадцать… — начал Илай, но его перебил другой страж, с жёсткими глазами и кривой ухмылкой, обнажившей гнилые зубы:
— Да плевать, откуда вы! Про падение давай! Башню видел, как она рухнула?
Илай замялся, растерянно кивнув, и продолжил, голос его стал тише, почти заглушённый скрипом снега и далёким звоном молота, что доносился из глубины города: