— Балет для нищих, Вин, — бросил он. — Грязь вместо сцены, а вместо музыки — их вопли.
Но улыбка не дошла до глаз. Этот спектакль, что разыгрывался на улицах каждого города, где он бывал, давно не казался ему смешным. Рваные руки, тряпки, грязь, въевшаяся в кожу, — их жизнь была сплетена из мелочных схваток за хлам, который никому не нужен. Он мог бы пройти мимо, забыть через шаг, но внутри скребло отвращение, знакомое, как старый шрам. Мир не рухнул в один день — его разодрали вот такие сцены, грызли, крошили, пока не осталось только это: двое оборванцев, что пинают друг друга за кусок верёвки, которой не хватит даже петлю завязать. Проще усмехнуться, чем дать этому выйти наружу.
Винделор хмыкнул, его взгляд скользнул по барахтающимся:
— Не отвлекайся, Илай. Идём.
Но Илай задержался, глядя на них. Это был не просто абсурд — это была суть Тридцать второго, его дыхание. Здесь не искали большего, здесь не могли вынести, если у другого было хоть что-то. Они не жили — они выдирали жизнь у соседей, цеплялись за неё зубами, рваными кулаками, лишь бы другой остался с пустыми руками. Илай знал этот город, знал его запах, его вкус — горький, как угольная пыль, что оседала на языке. Он видел это и раньше, в «Тридцать первом», где люди тоже грызлись за обломки мира, но здесь всё было хуже, грязнее, злее. Здесь ненавидели даже тень друг друга.
— Думаешь, если один из них найдёт ботинки, он не зарежет себя через день? — бросил Илай, глядя на спину Винделора.
— Почему? — тот не обернулся, голос был ровным, как сталь.
— Не вынесет, что у кого-то ещё они есть, — Илай усмехнулся, но в голосе не было веселья, только усталость, что оседала в груди, как гарь.
Венс, не оглядываясь, крикнул звонким голосом, что отскочил от ржавых стен:
— Быстрее, там всё рядом, за углом!
Они свернули за ним, миновав старую телегу у дома с покосившейся дверью, что висела на одной петле, обнажая щель, где торчала серая тряпка, словно язык, высунутый в насмешке. Колёса телеги были сломаны, одно заменено доской, почерневшей от сырости, а на борту трепалась рваная ткань, что могла быть флагом, но теперь её края развевались, как оборванные мечты. Двое детей, босых, с грязными пятками, что оставляли чёрные следы в снегу, тянули с неё кусок, пока третий, с лохматыми волосами, падавшими на глаза, пинал их по голеням, шипя: «Моё, моё!» Тряпка порвалась с влажным треском, дети рухнули в снег, их босые ноги мелькнули в воздухе, и каждый унёс по лоскуту, швыряя друг в друга комья грязи, что шлёпались с глухим звуком. Венс хихикнул, пробегая мимо, его плащ зацепился за гвоздь, торчавший из борта, и оторвался кусок — серый, с пятнами сырости. Он заткнул его за пояс, пальцы сжали ткань, оставив грязный след, будто это был трофей, вырванный у города.
Илай фыркнул, сарказм сочился из голоса:
— Ну что, Вин, наш гид — местная звезда. Уже трофей взял, герой дня.
Винделор усмехнулся, не отрывая глаз от Венса, что подпрыгивал впереди:
— Пусть ведёт. Посмотрим, чем закончится его слава.
Илай молчал, шагая дальше. Удивление давно выгорело, злость притупилась, осталась только тень, что ложилась на сердце. Эти люди не жили — они грызлись в пыли за право чувствовать себя чуть выше другого. Чужая неудача здесь была слаще собственной удачи, и чем громче падал сосед, тем легче дышалось оставшимся. Он закрыл глаза на миг, задержав дыхание, будто надеялся, что это исчезнет. Но открыл — и всё осталось: дети, рвущие тряпку, грязь, что летела в воздух, Венс, что бежал впереди с ухмылкой.
— Ты чего замер? — бросил Винделор, обернувшись.
— Думаю, — Илай криво улыбнулся, глаза потемнели. — Если б тут был мост, его бы сожгли, лишь бы никто не прошёл.
Винделор нахмурился, но промолчал, лишь кивнул вперёд. Венс вывел их к старому складу на краю города, где окраина растворялась в поле, усеянном сугробами и чёрными пятнами гари, что проступали сквозь снег, как ожоги на мёртвой земле. Здание выглядело так, будто его грабили не раз: стены из ржавого металла покосились, края загнулись, словно гнутые руками, крыша провалилась в трёх местах, обнажая балки, что торчали, как сломанные рёбра, покрытые льдом. Двери не было — лишь дыра, обрамлённая кривыми досками, что крошились от сырости. Вокруг валялись обломки: рваный мешок с гнутыми гвоздями, обугленный ящик с выжженной надписью «Тр…», что стёрлась до бессмыслицы, куча хлама — стекляшки, ржавые ложки, обрывки ткани, что ветер гонял по снегу, шурша, как стая птиц в тишине. Внутри было темно, слабый свет пробивался через щели в крыше, отбрасывая тени на пол, усеянный лужами, где плавали клочья ткани, и битым стеклом, что хрустело под ногами, как тонкий лёд.
Венс остановился у входа, голос стал громче, будто звенел для кого-то в тени:
— Вот оно, всё внутри! Заходите, берите что хотите!
Илай закатил глаза, сарказм резанул воздух:
— О, Вин, сокровищница. Уже вижу, как мы тут миллионерами станем. Или покойниками.
Винделор шагнул ближе, прищурившись, рука легла на нож, пальцы сжали рукоять:
— Тихо слишком. Венс, что дальше?
Тишина лопнула — из темноты выскочило пятеро подростков, тощие фигуры мелькали в полумраке, как крысы из подвала. Босые, их ступни чернели на снегу, рваные куртки болтались, как мешки, нитки торчали, пятна грязи расползались по ткани. Лица, заляпанные сажей, блестели от пота, руки сжимали самодельное оружие: один размахивал гнутым прутом с зазубринами, другой держал доску с ржавым гвоздём, третий крутил цепь, её звенья звенели, осыпая лёд. Глаза горели злобой, но в них была не только угроза — пустая, бессмысленная ненависть ко всему, что стояло перед ними.
Илай шагнул назад, винтовка дрогнула в руках, но он не поднял её — стрелять в этих сопляков не хотелось, а вот навалять… Голос его стал твёрже:
— Ну вот, Вин, западня. Только эти клоуны сами не знают, что творят.
Винделор стоял неподвижно, взгляд холодный, цепкий:
— Недооценили мы их, Илай. Держи винтовку, но не стреляй.
Лохматый бросился первым, цепь просвистела, но Илай шагнул в сторону, двинул ему подзатыльник, от которого тот согнулся.
— Понёсся, герой, а мозги дома забыл? — цепь выскользнула, Илай пнул его в бок, отправив в сугроб.
Второй, с кривыми зубами, замахнулся доской, но Илай вырвал её и хлопнул его по спине:
— Держи обратно! — тот завопил, рухнул носом в снег, гвоздь застрял в сугробе, дрожа.
Третий, с цепью, пошёл сзади, но Винделор пнул его в колено, и тот плюхнулся, хватаясь за ногу. Четвёртый выскочил с трубой, Илай саданул его ладонью по затылку — тот рухнул, труба звякнула о камень. Пятый запаниковал, рванулся к Илаю, но тот поддёл его ногой, отправив в лужу.
— Вот это нападение! — фыркнул Илай, отряхивая руки. — Вы хоть тренировались, малые? Или думали, толпой страшнее?
Лохматый, выбираясь из сугроба, зашипел:
— Ты почти наш ровесник, а дерёшься как взрослый! Нечестно!
Илай присел, похлопал его по плечу, вдавливая в снег:
— Не ты ли меня цепью хотел? Честность ему подавай!
Он встал, глянул на Винделора:
— Всё, Вин? Или ещё приструнить?
Винделор, скрестив руки, хмыкнул:
— Цирк окончен. Венс, что с Чёрным морем?
Венс попятился, ухмылка дрогнула, он буркнул:
— Всё равно вы не лучше! — рванул прочь, но Винделор схватил его за шиворот. Кусок плаща выпал, шлёпнулся в снег.
Илай подобрал его, помахал:
— Венс, платок уронил.
Винделор убрал нож в ножны: