— Я Агей, — сказал Винделор, голос хриплый от дороги. — Хочу оценить это. — Он кивнул на сумку, развязал узел и вывалил содержимое: потёртый нож с треснувшей рукоятью, пара позеленевших медных браслетов, свёрток грубой ткани, пахнущий дымом и степью.
Старик поднял взгляд, уголок губ дрогнул — не то улыбка, не то усмешка. Имя «Агей» позабавило его, но он промолчал, лишь выдохнул тихо. Наклонившись, он принялся разглядывать вещи: провёл пальцем по лезвию ножа, прищурился на браслеты, развернул ткань, шуршавшую, как сухие листья. Откашлялся и бросил:
— Двадцать монет. За всё.
Нэн, стоявшая поодаль, вскинула голову, глаза расширились, шагнула ближе, цепи звякнули. — Двадцать? — переспросила она, голос дрогнул от удивления. — За этот хлам?
Старик пожал плечами, не глядя на неё, и принялся складывать вещи, движения были ленивыми, но точными.
— Докину одну, за цепи девчушки, — усмехнулся он, голос осел, как дым.
— Снимешь? — спросил Винделор, прищурившись, взгляд стал острым.
Старик выдохнул, в глазах мелькнула искра — не то насмешка, не то тень былого. Он вытащил из кармана драного жилета тонкий крючок — кусок проволоки, оживший в его руках. Шагнув к Нэн, он подцепил замок на браслете, движение было быстрым — щелчок, и металл разжался, упав на пол с глухим стуком. Второй браслет последовал за первым, звякнув о плиту.
Нэн потёрла запястья, где краснели следы, и бросила на старика взгляд — насторожённый, но с тенью удивления. Винделор оценил его сноровку, но промолчал, лишь кивнул. Старик убрал отмычку и буркнул:
— Жизнь длинная, много чего повидал.
Илай, стоя у двери, кивнул, пальцы замерли на плаще, взгляд скользнул к Нэн, но тут же упал в пол. Тишина повисла, нарушаемая скрипом люстры на сквозняке.
— Почему это место так отличается от города? — спросил Илай тихо, в голосе дрожала нота любопытства. — Всё гудит, а тут… тишина.
Старик замер, пальцы остановились на свёртке, взгляд стал тяжёлым. — Скоро снесут, — сказал он, голос низкий, почти шёпот. — Построят башни, до неба. Эта земля была у богатой семьи — держали склады, торговали по побережью. Разорились, продали всё. Теперь их выкупили другие, а таких, как они, да и как я, гонят вон. Обанкротишься — и нет тебе места в «Тридцать первом». Скоро и меня тут не будет.
Он замолчал, опустив голову, и принялся возиться с вещами, будто слова выжали из него силы. Винделор кивнул, потирая подбородок, сгрёб монеты — двадцать кругляшей, потёртых, но тяжёлых. Илай стоял молча, теребя плащ, мысли блуждали далеко. Нэн смотрела на старика, затем на дверь, в её взгляде мелькнула искра — не то жалости, не то нового расчёта.
— Пошли, — бросил Винделор, закидывая сумку на плечо, голос хриплый от пыли. Дверь скрипнула, выпуская их в холодный воздух пустыря, пахнущий ржавчиной и водой. Он остановился у порога, оглядев пруд и торговцев, чьи тени дрожали на чёрной глади. — Есть забегаловка недалеко? Остановимся, передохнём.
Нэн кивнула и двинулась вперёд, шаги осторожные, Илай и Винделор последовали за ней, их тени легли на землю, рваные и длинные. Ломбард остался позади, тихий и увядающий, как старик, ждавший изгнания.
Забегаловка ютилась у пустыря, стены из потемневшего дерева скрипели под ветром, мутные окна едва пропускали свет. Запах прогорклого масла и похлёбки, булькавшей в жестяном котле, висел в воздухе, тяжёлый и едкий. Лавки из грубых досок теснились вдоль стен, столешница, исцарапанная ножами, хранила лист с ценами: миска супа — пять монет, ломоть хлеба — три, кружка бурой воды — две. Хозяин, толстяк с сальными руками, бросил на вошедших угрюмый взгляд.
Нэн, сев, ткнула пальцем в лист, голос резкий, как треск ветки: — Пять за суп? Серьёзно? Давай за две, и хлеб в придачу.
Толстяк фыркнул, но она выложила одну монету, что легла на стол с глухим стуком. — Больше не дам, — отрезала она, глаза сузились. — У тебя тут мяса нет.
Хозяин закряхтел, сгрёб монету и принёс еду — миски с жидким супом шлёпнулись на стол, ложки звякнули. Дверь скрипнула, впуская двоих в потёртых плащах — они громко потребовали воды, шаги загрохотали по доскам. Винделор выдохнул, глядя на Нэн, уголок губ дрогнул, Илай сжал кружку, поданную за грош, пальцы побелели.
— Откуда у рабыни деньги? — спросил Винделор, отхлебнув бурой воды, скривился, взгляд стал острым.
— Стащила у толстяка на рынке, — ответила Нэн, пожав плечами, и сунула ложку в суп, пахнущий дымом и солью.
— Рассказывай, Нэн. Как докатилась до такой жизни? — продолжил Винделор, отставив кружку, усмешка растянула губы.
— Жила у северных ворот, — начала Нэн, проглотив ложку супа, вытерла губы тыльной стороной ладони. — Дом был большой, с жёлтыми окнами. Отец торговал — Теркол, так нас звали. Караваны возил до Чёрного моря: соль, железо. Мать шила, я считала деньги.
— Теркол? Это имя что-то значило? — спросил Илай, сжав кружку, голос дрогнул, глаза замерли на ней.
— Да, пока не сгорело, — ответила Нэн, кивнув. Пальцы теребили запястье, где краснели следы от браслетов. — Однажды ночью дом загорелся. Услышала треск, жар — окна лопнули, дым полез внутрь. Мать кричала, чтобы отец брал бумаги, но он не успел. Она упала, огонь её схватил, я видела, как платье вспыхнуло.
— Что за огонь? — спросил Винделор, нахмурившись, пальцы замерли на столе, голос стал ниже.
— Не случайный, — сказала Нэн, сжав ложку, глаза сузились, тень гнева мелькнула. — Вайсы подожгли. Отец не продал им караваны, хотел своё имя держать. Они подкупили стражу, спалили склады, потом дом — чтобы от Теркол ничего не осталось. Утром я стояла в пепле, они считали наши монеты, смеялись.
— А отец где теперь? — спросил Илай, отставив кружку, взгляд не отрывался от неё.
— Сломался, — ответила Нэн, выдохнув. Ложка легла в миску с тихим стуком. — Продал, что уцелело, его выгнали в руины, за стены. Меня схватили позже — украла хлеб, хотела дойти до него. Потом помост, цепи, вы.
— Ты знаешь, кто это сделал? — спросил Винделор, прищурившись, откинувшись на лавку.
— Вайсы, — сказала Нэн, голос стал твёрже. — Видела их в ту ночь — ухмылки, голоса, пока всё горело. Они думают, я никто, но я помню. Отец в руинах, я найду его, вытащу. Или мы их сожжём.
— И что ты хочешь от нас? — спросил Илай, выпрямившись, голос тихий, но твёрдый.
— Выкупили меня — идите со мной, — ответила Нэн, сжав кулак, глаза блеснули. — Я знаю, что они прячут. Но их словам не верьте.
— Зачем нам тебе помогать? — спросил Винделор, голос холодный, как ветер за дверью. — Мы тебя выкупили, держать не собираемся. Иди куда хочешь.
— Деньги и власть, — ответила Нэн, кулак лёг на стол, голос твёрдый, как камень. — Отец знает людей, караваны водил. Я рынок учила с детства. Прогнём город, Вайсов на колени поставим. Вам — монеты, статус.
— Ха, — выдохнул Винделор хрипло, покачал головой. — Деньги и статус? Это нас не греет.
— Помоги просто так, — сказал Илай, подняв взгляд, голос твёрдый. — Ей некуда идти.
— Просто так, значит? — проговорил Винделор, скрипнув зубами, кулак сжался. — Ладно, в разумных пределах. Но не жди, что мы за тобой в огонь полезем.
— Мне хватит, — ответила Нэн, кивнув, уголок губ дрогнул в слабой улыбке. — Пока хватит.
Хозяин прошаркал мимо, буркнул про холодный суп, унёс кружку. За соседним столом двое звякнули монетами, требуя добавки, голоса загудели. Тишина повисла над столом, тяжёлая, как дым от котла. Нэн смотрела на Илая и Винделора, пальцы теребили рукав, где краснели следы от браслетов.