— Ты прав, — тихо сказал Винделор. — Иногда мы забываем, как жить по-настоящему.
Саймон откинулся в кресле, покрутил в руках чашку кофе, словно искал нужные слова. В ресторане воцарилась тишина, лишь скрип половицы и лёгкий свист ветра за окном нарушали её. Винделор ждал продолжения.
— Знаешь, — наконец сказал Саймон, — старик рассказывал, как живут эти фанатики. Сначала я думал, что это бред, но потом понял, что в его словах что-то есть. Они не просто отшельники. Они живут в коммунах, где нет разделения на богатых и бедных, сильных и слабых. Каждый человек там ценен, каждый уникален, но все равны. Нет конкуренции, нет гонки за успехом. Всё, что они делают, — для общего блага. Там нет наших городов, этих бетонных джунглей. Там царит любовь и понимание, и они верят, что это и есть истинная свобода.
Запах кофе становился всё гуще, смешиваясь с тяжёлым воздухом. В углу кто-то тихо кашлянул, а официант бесшумно скользнул между столами, не обращая внимания на тишину, давившую на всё вокруг.
— Эти люди, — продолжал Саймон, — бродят по руинам старых городов, где когда-то кипела жизнь, а теперь остались лишь развалины. Они находят библиотеки, бункеры, вскрывают заброшенные архивы, чтобы собрать утерянные знания. Всё это они изучают и передают новым поколениям. Они учат детей, что важно не то, что ты имеешь, а как ты относишься к миру и людям. Знаешь, как они говорят? «Знания — это не вещи, это свет, который мы передаём друг другу».
Винделор внимательно слушал, его мысли смешивались с тоскливыми мелодиями проигрывателя, который, казалось, играл одну и ту же песню целую вечность. В воздухе чувствовалась тяжесть, словно ресторан был заключён в пузырь, отрезанный от мира. Официант снова прошёл мимо, его шаги сливались с унынием, создавая ощущение, что всё здесь давно потеряло смысл.
— А на побережье Чёрного моря, — продолжил Саймон, — есть одно такое поселение. Они построили общину на руинах старых зданий, там, где раньше были курорты. Представь: эти люди, не имея ничего, создали дом на песке, среди разрушенных строений. Это место похоже на заброшенный мир, но оно полно жизни. Они живут в гармонии с природой, учат детей ловить рыбу, ухаживать за землёй, растить растения. Они говорят, что среди руин можно найти истинный мир — мир, где ты связан с природой, с океаном, с ветрами, несущими старые истории.
В ресторане стало тише. Звук проигрывателя угасал, музыка сливалась с тишиной. Официант, словно призрак, убрал чашки со стола. Винделор посмотрел на него, заметив, как тот двигается без интереса, будто его присутствие здесь не имеет значения. Винделор почувствовал, как его тело отягощает эта атмосфера, словно он сам стал частью этого ресторана, частью забытого мира.
— Знаешь, — сказал Саймон, перехватив его взгляд, — это странное место, но оно напоминает мне поселения фанатиков. Когда-то здесь было полно историй, разговоров, смеха. А теперь… посмотри вокруг. Всё утратило смысл. Как тот город, о котором я рассказывал. Люди бегают по своим делам, а мы здесь, наблюдаем, как они пытаются понять, что действительно важно.
Саймон задумался, глядя в угол зала, где воздух был особенно тяжёлым, а свет тускло отражался от грязных окон. Ресторан был как маленький мир, затмённый своим прошлым. Пахло запустением и воспоминаниями, будто это место — забытый остров, ждущий, чтобы кто-то вдохнул в него жизнь.
Винделор слушал с лёгким недоумением. Он не понимал, почему Саймон, так увлечённо рассказывающий о фанатиках, не отправился к ним, если всё так захватывающе. Взяв глоток вина, он отставил бокал и заговорил, глядя собеседнику в глаза.
— Почему ты не поедешь туда, если там так интересно? — спросил Винделор. — Столько историй, столько возможностей узнать новое. Это ведь должно быть захватывающе, разве нет? Почему ты остаёшься здесь, в этом… месте?
Саймон тяжело вздохнул, его взгляд потускнел. Он потянулся к чашке кофе, но не стал пить, а долго смотрел на её тёмную поверхность, словно искал в ней ответы. Ресторан казался ему символом всего, что он потерял. Запах затхлого воздуха и старых скатертей становился удушливым, а крики чаек за окном усиливали ощущение отрешённости. Проигрыватель снова затрещал, его дребезжащие ноты не могли оживить это место.
— Я уже не молод, — наконец сказал Саймон, его голос звучал устало, с оттенком апатии. — И я перестал верить в детские сказки. Когда-то я думал, что эти идеалы дадут мне что-то ценное. Но знаешь, что я понял? Время не стоит на месте. Мир меняется, а ты остаёшься там, где был. Может, среди фанатиков и есть смысл, но я слишком много потерял, чтобы верить в эту утопию.