Он смотрел, как знакомые места теряются вдалеке, превращаясь в размытую линию. В сердце осело чувство утраты — каждое здание, каждая улица, каждый миг счастья с Мирой стали частью прошлого, от которого нельзя оторваться.
Дорога впереди извивалась, и с ней уходила надежда. Мечты о совместной жизни, о доме на окраине, о будущем вместе исчезали в тумане, как и город. Илай закрыл глаза, надеясь, что слёзы не последуют.
— Ты в порядке? — тихо спросил Винделор, будто боясь нарушить тишину.
— Я… — Илай начал, но не смог закончить. Ему не нужны были слова. Всё, что он чувствовал, было глубже фраз.
— Мы сделаем всё возможное, — продолжал Винделор, но в голосе слышалось сомнение, которое Илай уловил. Он молчал — что можно было сказать?
Колонна двигалась прочь, и Илай, лишённый сил, позволил времени идти, не имея ни желания, ни возможности остановить путь. За окном проносились деревья и поля, но он не замечал их. Он закрыл глаза — кулон лёг на грудь, как её последний вздох, а дорога вела в никуда.
Глава 24
Снег падал мелкими хлопьями, заметая дорогу, по которой второй день полз караван. Иней, покрывавший землю с утра, теперь белой пеленой стирал следы колёс, словно природа стремилась забыть их путь. Зима наступала, её дыхание пробирало до костей. Фургоны скрипели на морозе, колёса глухо стучали по снегу, но вокруг царила тишина — ни птиц, ни ветра, только холодное безмолвие.
Винделор сидел в углу прицепа, укрывшись от ледяного сквозняка. Его взгляд упал на Илая — тот снова чистил пистолет, пальцы дрожали, втирая масло в сталь, будто этот ритуал мог заглушить бурю внутри. Десятый раз за утро, словно повторение движений могло заглушить боль. Илай молчал с тех пор, как они покинули «Двадцать седьмой», его лицо застыло, будто он остался там — среди гудящих улиц, пропитанных вином и ложью. Винделор смотрел на него, и каждый взгляд резал глубже — вина давила грудь, как камень, что он сам на себя взвалил.
«Почему я солгал?» — мысль жгла, не отпуская даже во сне. Он знал: правда о смерти Миры раздавила бы Илая. Но эта ложь — про её уход — стала ядом, медленно отравившим их обоих. Каждый раз, когда он ловил пустой взгляд друга, совесть шептала: «Ты украл у него прощание». Он не мог бросить Илая, не теперь — их связывала нить, тонкая, но прочная, как сталь.
— Илай, — голос дрогнул, вырвавшись слабее, чем Винделор хотел. Слова застряли, страх сжался в груди. Илай поднял глаза — бездна в его взгляде была холоднее снега за окном. Ни гнева, ни боли, только пустота. Винделор сглотнул, собрался:
— Ты знаешь, я здесь не просто так. Мы пройдём это вместе. — Он говорил увереннее, будто слова могли разжечь угасшую искру.
Илай не ответил. Пальцы сжали пистолет — тот выскользнул, упав с глухим стуком. Он не поднял его, лишь стиснул кулаки, глазами цепляясь за что-то невидимое. Винделор продолжал:
— Мы не сдадимся, слышишь? Даже когда всё рушится. — Надежда дрожала в голосе — не для Илая, для себя.
Снег падал за окном, пейзаж был мёртвым — голые деревья тянули ветви к серому небу, словно в мольбе. Город остался позади, его пир гудел в памяти — жирные лица смеялись, не зная их боли. Здесь царил холод, пронизывающий кожу и душу. Илай дышал тяжело, каждый выдох был рваным, будто тоска сжимала лёгкие. Он встал, шатаясь, и шагнул к краю фургона. Снег падал на лицо, но он не чувствовал его. Пальцы сжали кулон — подарок для Миры, так и не отданный.
— Ты ушла, — шепнул он, голос сорвался в хрип. Он ударил кулаком по стене кузова, дерево треснуло, кровь стекла по костяшкам — он не заметил. Винделор шагнул к нему, но Илай отшатнулся:
— Оставь! — крик вырвался, слабый, но полный боли. Глаза помутнели, ноги подкосились, и он рухнул на скамью, сжимая кулон, как последнее, что держало его в этом мире.
Мира — её смех, её голос — растворялись в снежной пелене. Илай смотрел в окно, но видел лишь тень, ускользающую с ветром. Винделор сел рядом, боясь коснуться юноши.
Вдруг фургон качнулся — снаружи раздался топот и резкий крик охранника: «К оружию! Волки!» Винделор вскочил, хватая револьвер, а Илай поднял голову — взгляд ожил, инстинкт вырвал его из тьмы. Снег за окном окрасился тенями — тёмные силуэты мелькнули в белой пелене, и вой пронзил тишину.
Глава 24
Глава 25.
Серверная комната гудела низким, глухим гулом, словно под полом ворочалась уставшая земля. Тусклый свет мониторов падал на стены, исчерченные трещинами и пятнами старых карт, где линии расплылись, будто память о прошлом истёрлась под тяжестью пыли. Работник архива сидел за столом, сгорбившись над стопкой выцветших бумаг. Лицо его — худое, с сединой на висках и шрамом, рваной чертой через левую скулу, — оставалось неподвижным, словно высеченным временем. Пальцы, испачканные чернилами, скользили по строчкам, а рядом, из динамика, доносился голос — ровный, холодный, с едва уловимой насмешкой.