Город жил — пироги, вино, смех, а она искала другой яд. Проходя по улицам, она ощущала, как сердце немного замедляет ритм. На небольшой площади проходил конкурс едоков, где жители ругали участников, уверяя, что справились бы лучше. Мира опустила голову ниже и сместилась к краю улицы. Это была привычка — избегать взглядов, не встречать глаза других. Знать, что нужно идти, не оглядываясь. Наконец, она достигла знакомого дома, где охрана встретила её с тем же безразличным выражением лица, как всегда. Мира кивнула, её руки были уверены, а лицо — спокойно. Она шагнула внутрь, обходя стражей, будто это был её второй дом. Здесь она чувствовала себя в плену, но это было единственное место, где она могла найти то, что ей нужно. На улице кто-то крикнул её имя — она ускорила шаг, сердце забилось быстрее.
Вип-комната встретила её холодным роскошеством. Тусклый свет от единственной лампы падал на позолоченные края стола, но не мог скрыть пыль в углах. Тени лежали тяжёлыми складками, будто хранили чужие секреты. Мужчина стоял у окна, его силуэт был неподвижен, но, когда он повернулся, лёгкая усмешка тронула его губы. Его глаза не выражали ни тепла, ни злобы — только уверенность. Он знал, что она вернётся. Знал всегда.
— Мира, — сказал он, голос был мягким, но с острым краем, как лезвие под бархатом. — Быстро ты.
Она остановилась в дверях, горло сжалось.
— Мне нужны таблетки, — произнесла она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Он шагнул ближе, усмешка стала шире, но не добрее.
— Только таблетки? — спросил он, прищурившись. — В прошлый раз ты осталась дольше. Помнишь? Та ночь, когда ты почти забыла, зачем пришла.
Мира сжала кулаки, ногти впились в ладони. Та ночь — смутные обрывки, его голос, слишком близкий, и её собственная слабость — вспыхнула в памяти, как ожог. Она отвела взгляд, чувствуя, как жар поднимается к щекам.
— Нет, — сказала она, голос был холоднее, чем она ожидала. — Только таблетки. Мне нужно домой.
Он не отступил. Улыбка осталась, но глаза стали твёрже, выжидающими. Он медленно вытащил из кармана шкатулку — маленькую, тёмную, с потёртой крышкой — и положил её на стол между ними.
— Бери, — сказал он, понизив голос. — Или уходи. Ты знаешь, что выберешь.
Мира замерла. Рука дрогнула, потянувшись к шкатулке, но остановилась. Она подумала об Илае — его глазах, которые заметят её отсутствие, его вопросах, которых она не сможет избежать. Но мысль о пустоте, что ждала её без таблеток, была сильнее. Шкатулка манила, как пропасть, обещающая покой.
— До следующего раза, — бросил он, не оборачиваясь.
Мира сунула шкатулку в сумку, движения были резкими, почти злыми. Она развернулась и вышла, не глядя на него. Дверь закрылась с глухим стуком, отрезая вип-комнату, но не её тени. На улице город всё ещё гудел — скрип тележек, запах жареных каштанов, далёкий смех. Но для Миры это был лишь шум, в котором она тонула. Сумка оттягивала плечо, шкатулка внутри казалась живой, шепчущей: она вернётся. Не потому, что хотела, а потому, что не могла иначе.
Её шаги замедлились на мостовой, и она остановилась, глядя на фонарь, чей свет дрожал в луже. Илай, наверное, уже ждал её дома, его чуткость была её спасением и её клеткой. Она знала, что должна остановиться, но шкатулка в сумке тянула сильнее, чем его любовь. Мира пошла дальше, растворяясь в равнодушном гуле города, и каждый шаг был шагом вниз, к тому, от чего она уже не могла убежать.
Глава 22
Глава 21
Винделор устроился в углу бара, где запах старого дуба мешался с хмелем свежего пива, которое разносила официантка с улыбкой, тёплой, как домашний очаг. «Ржавый якорь» был почти пуст: пара завсегдатаев у стойки перебрасывалась ленивыми байками, не замечая грузовиков, гудевших за большими окнами, и торговцев, чьи голоса вплетались в вечерний шум «Двадцать седьмого». Потёртый барный стол хранил следы сотен кружек, запотевшие бокалы ловили свет тусклых ламп, а гул разговоров был мягким, как старое одеяло. Винделор впервые оказался здесь, но бар будто обнял его, шепнув: «Ты дома». Уют старины, скрип половиц под ногами официантки, мерцание фонарей за стеклом — всё это убаюкивало, даря покой, какого он давно не знал.
Илай сидел напротив, его лицо было спокойным, но глаза горели той же искрой, что в их первом пути — смесь дерзости и веры, потрёпанная временем, но не угасшая. Два друга за столом, и время, как река, потекло легко, унося их в воспоминания. Бокалы звякали, смех вплетался в слова, и вечер стал одним из тех, когда жизнь кажется проще, чем есть.
— Помнишь ту драку? Как там тот бар назывался? — начал Винделор, ухмыльнувшись, его пальцы скользнули по холодной бутылке. — Ты вырубил того громилу с одного удара, а я только и успел, что головой покачать. А потом ночь с той официанткой и её подружками… — Он обвёл взглядом бар, будто видел тех девчонок в углу, их смех и блеск дешёвых серёжек.
Илай хмыкнул, откинувшись на стул, его ладонь обняла бокал.
— Ох, да, — сказал он, глаза загорелись озорством. — Я думал, мы до утра не выберемся. А хозяин того бара, помнишь, как вылетел в окно?
Винделор рассмеялся, звук был низким, тёплым, как треск дров в камине.
— Да, забавно вышло. А что насчёт дома Арама? Ты тогда влетел, как ветер — бац в лоб, без разговоров. Я прям опешил. Или тот медведь в лесу, помнишь? — Он наклонился ближе, голос стал тише, будто зверь всё ещё бродил где-то рядом. — Мы чуть не пропали, а ты… ты меня вытащил.
Илай покачал головой, улыбка стала мягче, но в ней мелькнула гордость.
— Вытащил? Вин, это ты его прикончил, пока я бегал кругами. Честно, я тогда думал, что нам конец, но твоя башка всегда работала быстрее страха. — Он сделал глоток, глядя в бокал, будто там прятались те дни.
— Жалко, тушу не забрали, — вздохнул Винделор, бросив взгляд в окно, где фонари отражались в лужах. — Хороший был бы куш.
Илай усмехнулся, пальцы постучали по столу.
— Я продал информацию одному ломбардщику, рассказал, где лежит туша медведя, — сказал он, прищурившись. — Дал пару монет, больше, чем ждал. Хватило на сапоги и пару ночей в таверне. Всё к лучшему, как говорится.
Винделор приподнял бровь, одобрительно хмыкнув.
— Хитрец ты, Илай. Вырос, парень. Не только кулаками махать научился, но и башкой работать. Это я уважаю.
Илай пожал плечами, но уголки губ дрогнули в улыбке. Он встал, слегка покачнувшись, и направился к стойке. Бармен — седой, с морщинами, как карта старых дорог — молча налил ещё пива, лишь раз бросив взгляд, будто проверяя, не затеют ли эти двое бед. Илай вернулся, бокал в руке чуть дрожал, а глаза затуманились хмелем.
Винделор откинулся на стул, глядя на друга.
— Знаешь, я иногда представляю, как вернусь, а у вас с Мирой домишко, детвора бегает, — сказал он, голос стал мягче, но с лёгкой насмешкой. — Пора бы осесть, нет?
Илай опустил взгляд, пальцы сжали бокал.
— Мы с Мирой… — Он замолчал, будто слова застряли в горле. Лицо осталось спокойным, но глаза потемнели, как небо перед грозой. — Это не так просто, Вин.
— Расскажи, — подтолкнул Винделор, наклоняясь ближе. — Что грызёт?
Илай выдохнул, голос стал тише, почти шёпотом.
— Она рядом, и я хочу, чтобы так было всегда. Но её зависимость… — Он покачал головой, будто отгоняя тень. — Это как чёрная туча над нами. Я боюсь, что не справлюсь, что не смогу её вытащить. Иногда думаю — вдруг я ошибаюсь, оставаясь здесь? Вдруг ей лучше без меня?
Винделор молчал, взгляд был тяжёлым, но тёплым. Он знал этот страх — любить кого-то так сильно, что боишься стать его якорем. Бар вокруг жил своей жизнью: старики в углу хрипло спорили о цене рыбы, официантка звякала посудой, за окном мигали фонари, как звёзды в мутном небе. Но здесь, за их столом, время будто замерло.