— Нет, мам, не обжег… — Эдвард опустил голову. — Тут долго рассказывать надо… Если в двух словах, ранили меня, тяжело ранили, почти убили! И остался бы я навсегда калекой… — он шепотом начал свой невероятный рассказ.
Мать неподвижно застыла, широко раскрыв глаза, молча слушала его, не перебивала вопросами, не охала, не сомневалась.
Когда Эдвард через полчаса замолчал, выложив все, она попросила севшим, как от слез, голосом:
— Покажи мне руку, сынок…
Он стянул под столешницей перчатку, мать долго глядела на мертвенную белизну, затем подняла на него скорбные глаза. Он втиснул пальцы назад в тесную замшу.
Не дожидаясь, пока Эдвард закончит возню с непослушной шнуровкой, мягкими, родными с пеленок руками мать притянула голову сына к себе, сдвинула ленту с глаза, несколько долгих мгновений всматривалась в черный, как мрак ночи, чужой, неживой зрачок.
Руки ее, как надломленные ветви, медленно опустились вниз, она, совсем как Ноэми когда-то, прошептала:
— Бедный ты мой, бедный…
Эдвард взял ее пальцы в свои:
— Не расстраивайся, я внутри не изменился, мам! Все будет хорошо, вот увидишь! Через годик машину снимут, и я сам смогу ходить. А тебя хочу забрать с собой, там тебе сердце подлечат…
Мать горько усмехнулась бледными губами:
— Железное всунут, как тебе? Нет, сынок, никуда я не поеду, здесь жила, здесь и умру!
Она порывисто поцеловала его в лоб, в щеки:
— Ты не казни себя, мой добрый! Молодец, что о старухе подумал…
Он покрутил головой:
— Ну, какая же ты старуха?!
Мать встала, прижала левую руку к груди, там, где сердце:
— Возраст, сынок, меряют не годами, а горем… Сколько лет мне добавили сегодня твои беды? — лицо ее вдруг побелело, как мел. — Нет-нет! Ты не виноват…
Эдвард испугался:
— Тебе плохо?!
— А-а! Сейчас отпустит, я уж привыкла. Пойду, прилягу… И ты, сынок, ложись, устал небось… Или твоя… машина не устает?
— Она-то нет, а я устаю. Мам, мы с тобой завтра поговорим, ты не переживай, все будет в порядке, я тебя уговорю ехать со мной лечиться! Мать улыбнулась, потрепала сына по волосам, совсем, как в детстве. Твердыми шагами пошла к выходу, на миг остановилась возле капеллана, сказала ему что-то. Отец Бартоломью кивнул в ответ. На прощанье она обернулась и, как делала в детстве, показывая, что у них двоих какой-нибудь общий секрет, незаметно помахала ему рукой перед тем, как шагнуть в проем двери за массивный гранитный косяк.
Пора было и Эдварду подумать о сне.
В замке, как и по всей Европе в те времена, включая и королевские резиденции, все было направлено на обеспечение безопасности его обитателей. Толстые стены, минимум дерева и ткани — пищи для пожара, узкие двери, крутые лестницы, какие легче защищать, мало света, так как бойницы глубоки и узки, зато не влетит смертоносная стрела. Все подчинялось принципу: лучше жить проще, но дольше. Комфорт по значению шел даже не шестнадцатым номером. О нем пока и не мечтали. Эдвард вспомнил с сожалением о далеких удобных излишествах Востока, таких, как отдельная комната, он прекрасно знал, что здесь их две, кроме общего зала: опочивальня тана и его жены и светелка Бренды в третьем этаже башни, которую она делила со своей служанкой, спавшей на полу у порога.
Сакс с досадой подумал:
— Прежде чем лезть с крестовыми походами учить весь мир, как жить, неплохо бы сначала самим научиться чему-нибудь путному!
Подошел старик-капеллан, несколько минут поговорил с ним о том, о сем, и, ласково благословив на ночь своего выросшего питомца, удалился.
Эдвард перегнулся через стол к своему сквайру:
— Алан, кончай пить, надо и нам спать ложиться. Давай, давай, завязывай, не лей им, не то, боюсь, сегодня ночью батюшкина дружина не будет представлять собой боеспособной единицы. Надо намекнуть ему, чтобы он своим орлам разрешал пить только по очереди, в две смены, не дай Бог, соседи пронюхают, как тут весело гуляют. Тут кругом разбойник на разбойнике, одни норманны. Им и королевская власть — тьфу, если захватят замок, назад не отдадут.
Гэл неохотно вылез из-за стола.
Эдвард тоже поднялся:
— Сходи, пожалуйста, на конюшню! Заметил, где она? Да, за угол свернуть… Принеси-ка наши попоны и сумки… Тут в башне под лестницей чулан есть, мы с тобой там ляжем. Хью, мне кажется, и здесь на соломе выспится, с дружиной. А, Хью? Пойду, гляну, в чулане раньше седла и другую сбрую складывали для сохранности от крыс, так, небось, они и сейчас там лежат… Место расчищу…