Друзья долго беседовали вполголоса, лежа рядом на попонах. За два года где только они так не ночевали? Гэл, оказывается, сам и не думал пьянеть, подливал только соседям.
Довольно захихикал, толкнул сакса локтем:
— Я в первый день знакомства никогда не напиваюсь, не хочу произвести плохое впечатление. Первое, оно, говорят, самое верное! Потом хоть залейся, а все равно будут помнить, что трезвенник. Зато не без пользы время провел: узнал, много ли настоящий сакс выпить может. Знаешь, сколько? Чуть меньше настоящего гэла… А интересная у тебя кузина! Сколько ей лет?
— Ровесники мы с ней, — неохотно буркнул Эдвард.
— Это ты от нее в Святую землю рванул? Да, хорошо, что она тебя не догнала… Чувствуется, что будущему мужу с ней скучно не будет, нет! Слушай, Эд, а, может, мне на ней того, жениться, ну, конечно, если я тебе дорогу не перебегу? А что?! Я уже в двадцать четыре — сквайр, поднатужусь, глядишь, и сэром стану. Денежки у меня есть, ферму купить хватит… Гэлы с саксами не ссорились…
Сакс грубо прервал полет матримониальной фантазии друга:
— Ферму… Зря ты на Бренду губы раскатываешь, Ал! Батюшка за нее дрожит, как за собственные… хм… глаза. Она по отцу, мужу моей тетки, сакского королевского рода, но не это главное. Поместье у нее, наследство от родителей, такое, что иному графству мало уступит! Отец мой, ее дядя, самый ей близкий родственник и опекун, раньше мечтал за нашего принца сакского Ательстана ее выдать, а сегодня отец Бартоломью мне рассказал: как тому на турнире по месту для короны булавой шарахнули, и он приказал всем патриотам долго жить, отец для Бренды с десяток женихов перебрал, да все что-то его не устроили. Этот — беден, этот — не ревнитель сакского дела, тот — еще что-нибудь не слава Богу… То мне за невинные поцелуи с этой принцессой пришлось из дому в Палестину бежать, а теперь, смотрю, не меня ли захотел в женихи приспособить, не знаю только, что завтра, на трезвую голову, скажет…
— Дорогу-то ты не перебежишь, Ал… После Ноэми на других глаза бы мои не глядели! И знаю, что ничего не выйдет у нас с ней, и еврейка она, и ссорились, было, и по пустякам, и по большому счету… А только других мне не надо! И не могу я понять, почему она в ад должна попасть? Да все знаю я: прокляты жиды, они Господа нашего Иисуса Христа распяли. Но она-то не распинала, она-то все заповеди Его соблюдает: не ворует, не обманывает, не убивает… Молятся евреи тому же Господу, тысячу лет с лишком после Христа — все молятся… Что ж он, не видит, что веруют они в него? Что, сказать им не может, мол, заблуждаетесь вы, ребята, не так лбом об пол стучите? Почему не узрят жиды, турки, язычники всякие свет Божьей истины, ведь мне-то, тебе, даже Штолльбергу, сволочи проклятой, она очевидна? Неужели Ноэми, доброй, нежной, умной, верующей в Господа Бога в конце-то концов, гореть в вечном пламени за чужие грехи? Выходит, и правильно говорил мне Тигран: — Вы жестокие, поэтому и Бог у вас жестокий!
— Да-а! Задал ты мне, сэр, вопрос… Мне тебе на это и ответить-то нечего, кроме одного слова… Вера! — гэл приподнялся на локте, дыша мальвазией в лицо друга. — Все дело в ней, в вере! Ну, сам поразмысли, если бы все было так ясно, не надо было бы верить. Что мне верить в эту дверь, когда вон она — висит! А тут, как в игре, когда угадать надо, сколько пальцев на "раз, два, три" выкинут. Ты веришь, что два, турок, что семь, а жид, и вовсе, что девять, а выиграет-то кто-то один! Так и здесь, у всех свои попы, у каждого своя Библия, или там Коран с Талмудом, и кто скажет, который выиграет?..
— Что ты несешь?! Значит, ты считаешь, что Господь нам персты кажет, мы гадаем, а кто ошибся — в геенну кувырком?
— Так-то так! Но я ставлю на нашего Христа! — хмыкнув, заверил гэл.
— Ничего себе, игра! Ну, нет, Ал, я отказываюсь в такого Бога верить, это у тебя выходит какой-то злобный придурок, а не Господь! Нет, Бог добрый, он простит и меня, и Ноэми, и всякого, кто соблюдает его заветы.
— Молчи, Эд, не гневи Его! — мрачно сказал Алан. — Что ты удивляешься, нам всегда попы рисовали какого Бога? Дескать, накажет он вас, маловеров, за грехи ваши, и отцов ваших покарает, и детей, и родичей, и знакомых тоже, и скот, да все сорок четыре колена! Он чужих не любит, пусть они три раза добрые люди! Молчи, я верю, что за эти слова плохо тебе будет, Эд. Молись лучше, чтобы простил он тебе их, ослу такому! И я помолюсь за тебя…