— Ты прав, отец, я ее мало берег. Пойдем, простимся с ней!
Повернулся к двери, старик замолчал, но за ним не пошел. Да, при жизни жена боялась сурового мужа, а сейчас он почему-то страшился находиться рядом с ее холодным телом, словно еще не до конца отлетела ее душа, словно она могла вдруг сказать ему, кто на деле виновен в ее смерти. И то, что сын без колебаний направился туда, где сам он без содрогания не смог бы сейчас находиться, свидетельствовало, по его понятиям, о чистой совести юноши. Эта мысль лишила его дара речи, наглухо запечатала рот вздорному старику, и больше никто ни при каких обстоятельствах от него не слышал, что он винит Эдварда в кончине матери.
Она лежала там же, где застала ее смерть, на краю огромной высокой кровати с оборванным пологом. В углу всхлипывали служанки, у изголовья стоял капеллан с распятием в руках. Эдвард подошел ближе, преклонил колени, Алан из деликатности остался у двери. Сын с тоской смотрел на мать, понимая, что все кончено, ей ничего уже не нужно, благие намерения вылечить, спасти ее опоздали. Он попытался молиться, но вспомнил, как вечером придумал себе милосердного Бога, а тот ночью убил мать, и благочестивые слова замерзли у него на устах.
Высокое ложе перед глазами Эдварда бугрилось сквозь слезы словно снежными сугробами. Ставень открыли, и из узкого окна к изголовью протянулся холодный луч зимнего солнца. Служанки обвязали голову своей умершей леди тонким белым полотном, и сложили ее нежные хрупкие руки на груди. Эта кровать была ее брачным ложем, на этой кровати они с мужем зачали Эдварда, на ней мать родила его, на ней играла с младенцем, ночами сидела здесь рядом с ним, когда он горел в жару от простуды. Она стала и ее смертным одром. Лицо матери, уже далекое от земных горестей и забот, чуть отекшее, будто плавилось желтоватым воском в пятне ледяного бесстрастного света среди белых простыней; так иногда солнце мягко зажигает сквозь облачное марево еще не сорванную ветром мертвую листву одинокого дерева среди зимнего поля.
Чувствуя, что больше не в силах сейчас на нее смотреть, Эдвард встал, пытаясь проглотить колючий остистый комок в горле, и повернулся к двери. Отец Бартоломью неслышно оказался рядом.
На площадке капеллан жестом остановил юношу, проводил глазами спускающегося вниз по ступеням Алана, тихо сказал:
— Мужайся, сын мой! Твоя матушка сейчас на небесах, вчера поздно вечером она пришла в мою каморку, я исповедал ее, и отпустил грехи. Душа ее отлетела к Богу чистой, как агнец… — пристально поглядел в глаза сакса, — может быть, чтобы молить его за тебя! Многое и многое поведала мне в свой последний вечер моя духовная дочь, моя леди. Тайна исповеди священна… Но и тебе, сын мой, надо бы облегчить душу пред Господом… Позже, позже… Похороны назначим на Адриана и Юлиана[37], послезавтра. Батюшка твой не в себе от горя, распоряжаться придется мне, ты ведь не против? Тогда я пошлю гонцов к соседям-саксам, в Бартон-апан-трент, и в аббатство. Тамошние святые братья многим обязаны щедрости покойной леди Грейлстоуна. Пусть приедут, помолятся за нее… Эдварда, спускавшегося по ступеням лестницы, догнал звонкий голосок Бренды, чья светелка находилась этажом выше:
— Ах, как сладко я выспалась! Что это вы все бегаете?.. Готовите праздник в честь возвращения нашего Эда?
Хью решил пока задержаться в замке, вдруг пригодится командиру, и они в очередь с Аланом подменяли на постах стражников, отправившихся созывать соседей на тризну.
На похороны съехались, в основном, окрестные джентри и йомены, приехал кое-кто из знатных саксов. Все любили леди Винг: крестьяне — за то, что часто смягчала гневливого мужа, сердитого за недоимки, всегда была щедра на милостыню, мелкопоместные соседи — за то, что не задирала нос, не кичилась богатством и древностью рода, да и помогала, если обедневшему джентльмену или леди приходилось совсем туго. А соседи громких старинных сакских фамилий уважали ее, как ровню, как хлебосольную хозяйку, как жену влиятельного тана.
Прибыли и монахи, десяток преподобных отцов из обители святого Витольда притащился во главе с приором верхом на ослах. Эти явно рассчитывали, что за пропуск покойницы в царство небесное монастырю перепадет что-нибудь. По обычаю, в таких случаях часто жертвовали за спасенье души угодья, земли и права. Два дня не смолкало в замке гнусавое пение, и запах ладана мешался с вонью свинарника.
Неожиданно для Эдварда вместе с иноками заявился и старый соратник по Палестине и недруг, сэр Дэниэл, сдержанно поздоровался, скупо выразил сочувствие горю, объяснил, что остановился у святых отцов, будучи проездом в Йорк по делам, как раз, когда пришла скорбная весть о кончине матери бывшего однополчанина, и он счел своим долгом, и т. д., и т. п. Он соболезновал, а глаза оставались равнодушно-враждебными. Эдвард вспомнил слова Шаррона о злопамятности Дэна, но нельзя было, неудобно перед гостями не пригласить его остаться.