Наконец, Эдвард, сипло и невнятно от одеревеневших в закусе губ позвал старика:
— Вот!.. Посмотри!.. Хватит?..
Священник осторожно глянул. Рука не сварилась, не распухла, а покрылась светло-коричневым налетом, и теперь выглядела поживее. Эдвард послюнил указательный палец левой руки и потер запястье вареной.
Сморщился:
— Горячая…
Поглядел на свет, сказал спокойнее:
— Стирается… Ну, что, хватит? А то я больше не могу… — что-то сообразил, вытянул обе руки вперед, покрутил ими рядом и обреченно сказал: — Разные… Еще надо!
Старик отвернулся, заткнул пальцами уши. В голове стучал собственный шепот:
— Гос-споди! Гос-споди!
Он очнулся от прикосновения Эдварда к его плечу:
— Ну, что? Одинаковые?.. — юноша поднес руки к глазам старика.
Тому хватило сил лишь кивнуть в ответ.
Сакс фукнул под котелок, одним выдохом погасив все свечи, болезненно постанывая, прилег на скамью, привычно сунул левую руку под одежду на груди, щелкнул чем-то.
Через пару секунд сказал плачущим голосом:
— Ну что я за дурак! Полчаса варил луковый суп из собственной руки, чуть от боли не подох, а выключил питание, она сразу исчезла! Зачем было терпеть?.. Нажал бы кнопку, и все!
— Это искупление! — прошептал старик.
— Что? — переспросил Эдвард.
— Говорю, это искупление! Иисус на кресте тоже мог, наверное, страдания прекратить, да ему это в голову не пришло…
В полумраке чуть шевелились тени на стенах в такт слабому огоньку жирника на полке у двери.
Сакс вдруг спросил сварливо:
— Искупление? Интересно бы выяснить, за что? Посылает всякое тут, а ты искупай? Вот разве что за завтрашний обман… Авансом!
Он задумался, потом заговорил негромко:
— Помните, отец, вы мне в детстве притчу рассказывали, о том, как бродяга деву в лесу изнасиловал и глаза ей выколол, чтобы не опознала, а потом раскаялся и женился на ней, дабы вину искупить? Я тогда еще все умилялся…
— Ну, помню… — озадаченно ответил старик. — А к чему ты о них сейчас-то?
— Да вот, пришло в голову непрошено… Размышляю, искупил ли тот зверь свои грехи…
— Любой грех простится Господом, буде раскаяние истинно!
— А кабы жена узнала, что добрый муж ее, давший ей, калеке, семейное тепло, как раз и есть виновник ее горестей? Как тогда? Позволила бы она ему и дальше искупать свой грех в служении ей? Сомневаюсь…
— Благочестивая христианка обязана простить врага…
— Или проклята будет? К своим несчастьям-то? Нет! Раскаяние еще не искупление! Мне иногда мнится, что зло искупить вообще нельзя… Ни свое, ни чужое…
— На том свете всем воздастся, сын мой! — назидательно сказал священник.
— Вот и выйдет не искупление, а всего лишь возмездие… А кому от него польза?
Старик опустил глаза долу.
Эдвард не дождался ответа на свой вопрос и молча включил машину, рука совсем остыла. Снова зажгли свечи и начали художественную ретушь покрашенной конечности румянами и пылью. Закончили заполночь. Старик благословил сакса и ушел. Эдвард прилег, осторожно отставив руку в сторону. Выключив машину, он не мог даже случайно пошевелиться и стереть краску.
Утром узник скудно позавтракал хлебом и водой. Вскоре от епископа явились два монаха: увещевать грешника. Эдвард заявил, что каяться ему не в чем, но пригласил святых братьев помолиться вместе с ним о милосердии Божьем. Стоя на коленях меж двух пыльных бенедиктинских ряс и стараясь попасть в тон то правому — гнусавому голосу, то левому — скрипучему, сакс то и дело скашивал глаза на почтенных соседей, стараясь понять: не притягивают ли взоры иноков его благочестиво сложенные на груди руки. Но похоже, ничто не отвлекало молельщиков от общения с Господом, вареная кисть интересовала их лишь постольку, что Эдвард вскоре должен был возложить ее на угли жаровни.
Возвышенно прошел час, затем пришел отец Бартоломью и, подмигнув Эдварду, присоединился к молитве. Стоя на стальных коленях, рыцарь со злорадным удовлетворением отметил, что привычные к долгим молитвенным бдениям служители культа начали ерзать по камням пола, наконец, не выдержали, встали и вновь предложили очистить душу, сознаться в убийстве, не доводя дело до жаровни, на что сакс настоятельно посоветовал настырным братьям самим попробовать сознаться в чем-нибудь пакостном, чего отродясь не делали, а когда они оскорбились, попросил войти в его положение и понять, что чувствует он, когда ему, невиновному, приписывают столь ужасное преступление.
Бенедиктинцы вникли, покивали сочувственно свежевыбритыми к торжественной церемонии тонзурами, и удалились, оставив Эдварда со стариком.