На трибуне выпрямился во весь невеликий рост де Шаррон, и, держа двумя пальцами, как дохлую крысу за хвост, перчатку тевтонца, от имени Эдварда выкрикнул формулу согласия на поединок:
— Клянусь, что обвинения этого недостойного рыцаря не что иное, как навет, и берусь доказать свою правоту во имя Господа в честном, открытом бою, один на один, согласно правилам, до смерти его или моей! Еще раз воздух разорвали хриплые вопли букцин. Из восточных ворот на ристалище стремительно вынеслись два всадника, пересекли поле, задержались на несколько секунд у королевской ложи, заставив коней поклониться поднявшему брови королю, и, описав короткую дугу, встали как вкопанные ярдах в десяти от немца.
Тевтонец демонстративно отвернулся от нового герба Эдварда с крылатым кентавром и короной.
Алан вихрем слетел с коня, принял узду и помог спешиться командиру. Затем, еще раз склонившись в сторону королевской ложи, ястребом взвился в седло и под гром аплодисментов на трибунах увел в поводу боевого коня Эдварда назад, за ворота.
Загудел архидиаконский бас королевского герольда:
— Благородные рыцари! Согласно обычаю, приблизьтесь к королевской ложе, дабы судьи и маршал во избежание подмены бойцов смогли удостовериться в подлинности ваших личностей!
Эдвард, было, послушно двинулся на зов, но тут же пошатнулся и остановился, едва не потеряв равновесие. Делать нечего, пришлось опустить руку к поясу и дернуть за "безмен первого рода". Через секунду рыцарь гордо выпрямился и, сопровождаемый глухим ропотом зрителей, не оставивших без внимания его странную неуклюжесть, широко зашагал, легко опередил врага и первым встал у барьера в трех ярдах от короля. Откинул на спину зазвеневший шлем, бестрепетно взглянул на судей. Ричард ласково улыбнулся ему в ответ. Рядом с юношей лязгнули доспехи, и злобно засопел немец.
Судьи переглянулись и кивнули маршалу турнира Фицуолтерну.
Тот воскликнул:
— Внимайте воле государя, мессиры! Первый клич трубы — к началу схватки, повторный — к немедленному прекращению! Я бдительно слежу за вами! Один удар не по правилам, после сигнала, и виновного прокатят верхом на собственном копье вокруг арены с поясом и шпорами на шее! Имя его будет вычеркнуто из списков рыцарей и навсегда покрыто позором! Да будет так! На места, к бою, к бою!
Враги плечом к плечу зашагали обратно к центру ристалища, там разошлись и встали в десятке ярдов друг от друга, надвинули шлемы, укрепили на плечевых опорах. Сакс взял меч в левую руку, щит висел на правой, неподвижной. Волчья морда немца тупо уставилась на него.
Сакс с трудом заставил себя вновь выключить машину. Было страшно, как никогда в жизни. В давнем первом бою в Акре он, конечно, опасался врага, но не так, не животным, завывающим глубоко в кишках ужасом. Тогда, в Палестине, он был молод и здоров, хоть и неискушен в бранном деле, а потом как-то отвык бояться, расслабился в безопасности внутри неуязвимой Тиграновой машины. А теперь придется безропотно выдерживать натиск опытного, беспощадного убийцы, не имея сил отвечать на удары! Сколько же их надо перенести, чтобы немец потерял бдительность, вышел вперед, позволил достать себя более коротким мечом? Прочность доспехов не спасет от сотрясения мозга, не поможет сохранить равновесие. Сакса завораживал блеск громадного меча тевтонца, не давал отвести глаз от сверкающего на солнце лезвия страшного орудия смерти — опытный комтур специально направлял солнечный зайчик в прорезь шлема, слепил врага.
Вдруг блик исчез, сакс на миг обернулся, — тяжелая черная туча перевалила через верхний ярус цирка и скрыла солнце. С каждой секундой становилось темнее. Стены окружали арену со всех сторон и густая тень внизу, вокруг бойцов, сгущалась по мере того, как меркло над цирком голубое небо.
Внезапно, будто с перепугу, рявкнула труба, и немец сразу скользящим волчьим шагом ушел вбок. Эдвард потихоньку поворачивался, следя за врагом, движущимся по окружности с ним в центре, нет, не по окружности, по спирали, второй ряд следов лег ближе.
Страх не уходил, скручивал внутренности в горячий и скользкий узел, который так трудно удержать, не дать ему командовать. Должно быть такой страх и зовут утробным. Больше всего хотелось включить машину, а там, будь, что будет! Но немец свеж и полон сил и не торопится подойти ближе, а напасть самому — спугнешь, отступит, и придется гоняться за ним по арене, не побежишь же, как лошадь, на глазах у тысяч зрителей. А энергии в батарее не хватит, может статься, и на минуту боя.