Он отодвинул Ноэми, и держа за плечи, поглядел в полные слез несчастные глаза:
— За что?! Чем вы согрешили?! В чем ваша вина?! За что?! — встряхнул так, что у нее стукнули зубы, и она на секунду перестала плакать.
— Ни за что! За то, что мы евреи! За то, что мы другие, не такие, как вы, христиане!!! — взгляд девушки на миг полыхнул огнем ненависти, но тут же смягчился. Она увидела, как мучительно исказилось от горя лицо Эдварда, и снова склонилась к нему на грудь.
Эдвард повернул голову к Алану:
— Ал! Утром плывем в Триполи! Я этим подонкам…
Рядом скептически хмыкнул де Шаррон.
Шимон помотал большой головой:
— Да тех, кто все устроил, в Триполи давно нет! Они здесь, у вас. Когда дом загорелся, мордастый монах рядом с нашими кустами грузил свою добычу на мулов… Я слышал, он велел отвезти все в прецепторию, и сказал, что поедет с господином в армию.
Алан опять выматерился в святых угодников:
— …! Понял теперь, сэр Эдвард, отчего мордастый развеселился, встретив нас под Акрой?! Понял, почему он обещал тебе скорую встречу с еврейскими друзьями?! Свидание на том свете! Фон Штолльберг отомстил нам, как обещал, а сам — в стороне! Ничего теперь не докажешь, и слушать никто не станет…
Эдвард застонал:
— Ну, почему, почему я не прикончил гадов сразу, на дороге?! Ведь в руках были… Все остались бы живы… — сознание непоправимости случившегося и своей невольной вины терзало сакса, руки сами до боли сжимались в кулаки, и щемило сердце. Тевтонец страшно отплатил за оскорбление, ударил в самое больное место.
— Они-то может быть, и остались живы, а ты, сэр Эдвард, точно кормил бы ворон на виселице, — вмешался в разговор де Шаррон, знакомый в общих чертах с обстоятельствами дела. — За убийство комтура ордена, да хоть бы и трижды виновного в грабеже схизматика, тебя бы не помиловали.
— Я убью эту немецкую сволочь! Вызову на поединок и прикончу! — не слушая капитана, юноша поднял кулак вверх. — Он поклялся отомстить?! Он отомстил?! А теперь я клянусь не знать покоя, пока живы убийцы, пока отравляют дыханием Божий мир! Я буду их преследовать, пока не уничтожу, а если погибну, пусть отомстит мой призрак!
Де Шаррон мрачно усмехнулся:
— Ну о-очень выразительно! Вот только поединки в крестовом походе запрещены под страхом смертной казни. Жизнь сейчас можно отдать одному лишь Господу Богу… — старый рыцарь оглядел присутствующих. — А вообще, в чем провинились наши немецкие друзья? Подумаешь, к вящей славе Господней отправили в ад нескольких нехристей-жидов, ростовщиков, сосавших кровь верующих! Подумаешь, сожгли их жилище! Да за такие благочестивые деяния им еще и все грехи отпустят.
Капитан придвинулся к саксу вплотную и понизил голос:
— Я тебе советую, сэр Эдвард! Наплюй пока на это дело… Представится потом случай — сочтешься с немцем…
Ноэми, горящими глазами исподлобья смотревшая на де Шаррона, на секунду оторвалась от груди Эдварда и хлестко влепила капитану пощечину.
Ветеран покачал лысой головой и потер обиженную часть лица:
— Зря, дочка, зря… Я ведь только предсказал, что скажут об этой истории другие… Мне-то тебя как раз очень жаль… Ну, вторую щеку, с вашего позволения, я, хоть и христианин, подставлять не буду. А как рыцарь я обязан молча сносить любые настроения прекрасной дамы…
— Что же делать, ваша милость? Нельзя же дожидаться, пока и всем нам "со святыми упокой" исполнят, — Алана, как обычно, интересовала практическая сторона дела. — Коли ничего нельзя добиться правдой, я, пожалуй, сам как-нибудь темной ночкой выпущу кишки у немца подышать свежим воздухом.
— И потом проветришься на веревке, упрямый ты гэльский баран! — де Шаррон рассердился. — Надо идти жаловаться королю Ричарду. Он один может пойти супротив монахов. Ему тоже осточертела их жадность и надменность. Даже если не станет требовать наказания для немца, так, может, хоть неудовольствие гроссмейстеру выкажет, глядишь, эта орденская сволочь поостережется вас затрагивать. А война кончится — рассчитаешься! Ну, что для тебя важнее, прикончить немца или самому выжить?
— Сэр! Разрешите, мы проводим этих несчастных на корабль, и сходим к милорду де Во? Авось поможет мне попасть к королю. — Эдварду вдруг захотелось поскорее уйти из шатра доброго циника де Шаррона. Голая истина обычно непривлекательна для чистых сердец.