— Копытом… — успел понять сакс. Персик выдернул его из грязи за уздечку, перевернув навзничь, и упал рядом мертвым.
Медленно повернулся над Эдвардом лиловый бархат небосклона, расшитый звездами, и все пропало в темноте беспамятства.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КАЛЕКА
Глава семнадцатая. Беспомощность
Эдвард пришел в себя на четвертые после боя сутки. Долго не мог понять, что с ним, где он. Все плавно качалось, слышались удивительно знакомые звуки.
— Прибой… Опять прибой и голоса, кто-то умирает… Нет, что-то другое… Это днище шлепает на волнах… — наконец догадался он. — Должно быть, мы с Аланом опять куда-то плывем. Странно, я совсем не помню, куда… — он посмотрел вверх.
Низко над головой навис дощатый потолок, по нему плавно ходили отблески огня от светильника. Пахло смолой и рыбой.
Эдвард хотел повернуться и осмотреться, но при первом же движении тело пронзила такая невыносимо жестокая боль, что он вскрикнул и опять лишился чувств.
Придя в себя вновь, он уже вспомнил, что его ранили в бою.
Над ним склонилась Ноэми.
— Слава Богу! — выдохнула она.
— Плохо, да? — он сам еле расслышал свой голос.
Она отвела взгляд, и, сжав губы, чуть кивнула. Тут же овладев собой, заговорила искусственно бодро:
— Все будет хорошо! Только бы добраться до Тиграна… Ты не двигайся, тебе нельзя!
— Расскажи, что со мной… — еле слышно шепнул Эдвард.
— Потом, потом, милый, лежи, пожалуйста! Хочешь попить? — губы ее против воли жалобно кривились, и это пугало его.
— Позови… ох!.. Алана, — попросил он.
Ноэми исчезла из поля его зрения. Простучали каблучки по трапу, она позвала:
— Алан, Алан, спустись в каюту, он очнулся!
Снова склонилась над ним. С дробным грохотом ссыпался по трапу гэл, и его озабоченная физиономия смутно замаячила рядом с лицом Ноэми.
— Почему все так плоско, как нарисованное? — вяло всплыла мысль, словно снулый лещ из омута. Вдруг он сообразил, что смотрит одним глазом. Подтащил тяжелую, как не свою, левую руку к голове и застонал — пальцы наткнулись на повязку. Ноэми закусила губу и резко отвернулась. Плечи ее содрогнулись.
— Ничего, Ноэми, не плачь, Тигран меня вылечит… — прошептал Эдвард, слабая улыбка тронула его губы.
— Лежи! — Алан бережно припечатал руку друга к одеялу. — Лежи спокойно, тебе надо хоть немного окрепнуть.
Ноэми поднесла к губам раненого чашку: — Выпей немного вина с водой и поспи, мой хороший. Завтра поговорим обо всем. Ладно?
Он покорно глотнул кисловатую жидкость. Мысли кружились в голове, медленно и плавно, как медузы в прибрежной волне. Ни одну не поймать, не додумать… Сил не было совсем.
В третий раз Эдвард очнулся с почти ясной головой. Из люка над трапом лился солнечный свет, голубоватый, утренний. Сакс повернул голову, в пустой орбите под повязкой остро дернуло. Ноэми дремала, сидя на рундуке, голова ее, неудобно привалившись к переборке, кивала в такт качке. Девушка сразу ощутила боль любимого, встрепенулась, посмотрела на него.
Тут же встала, подошла, улыбнулась:
— Ну, вот, теперь чуть полегче, да? — поправила подушку. — Сейчас Ал придет, покормим тебя…
— Скажи, что со мной, Ноэми? — Эдвард сам услышал, что его голос окреп немного за ночь.
— Пока не поняли, очень уж плох ты был. Нашли в грязи рядом с мертвым Персиком, еле отцепили руку от уздечки. Алан клянет себя, что в бою потерял тебя из виду. Говорит, ты приказал прикрывать в атаке де Шаррона. Они рубились, пока турки не побежали, вернулись, а ты…
— Очнулся, да?! Я слышу, разговариваете… — сверху спускался гэл, за ним слез Шимон.
— Теперь на поправку пойдешь! Вон уж и Бейрут на горизонте. Отвезем тебя к родным Ноэми, и двину в горы Тиграна вызывать, — гэл печально улыбнулся. — Плохой я телохранитель — сначала сэра Мэрдока потерял, теперь вот и ты… Видел, как ты спешился у телег, а в той стороне, никого, кроме своих, не было… Не ждал, что турки способны на что-либо, кроме бегства. Орденская конница ударила так, что перья полетели. Тысяч шесть нехристей сразу положили в болото, а у нас потери — человек пятьсот, и то, в основном, у Шаррона. Мы через день на наве отчаливали, так еще вовсю дрались, но ясно было, что победа за нами… И как тебя гололобые сшибли? Панцирь всмятку, вынимали, словно рака из скорлупы…
— Это не турки, Ал, — горло раненого сразу пересохло. Он лихорадочно зашептал. — Я отстал — слабость одолела, крови, видно, много потерял, и, как и ты, уже не ждал опасности. Сдуру снял шлем, ну и стрела о его край, осколок каленый ударил рикошетом в глаз. А добил меня проклятый немец, Штолльберг. Персика копьем, по мне копытами прошелся! Видно, думал, конец мне, в грязь втоптал… Ускакал, не захотел возиться, свидетелей, видно, опасался. Спас меня Персик, бедняга, умирая, выдернул из лужи и перевернул… Дайте попить… В горле саднит…