Чудесна была ее красота – при всякой новой встрече удивляла и пленяла как впервые. Он узнавал ее, и одновременно не знал; и будущее счастье постижения влекло его.
Королю, сменившему много любовниц, было хорошо известно, что иной раз природа, даря совершенные черты, забирает у прелестницы часть жизненной силы, оставляя ее красоту холодной и застывшей. В такую можно влюбиться, но ее чары не сожгут сердце дотла, и самая длинная из ночей не покажется самой короткой. Здесь не так. Анастази – сама жизнь. В ее радости и гневе, в капризах и молчаливых упреках бьется живой огонь; и все они равно милы его сердцу…
Восемнадцатилетним юношей он полюбил юную дерзкую даму, только что ставшую женой барона Кленце; страстно желал ее – супругу другого короля, соблазнительную и недоступную. Многие годы стремление не оставляло его – и вот теперь исполнилось…
Вольф спешился; Анастази поклонилась, шагнула ему навстречу, коснулась протянутой руки.
– Приветствую тебя, возлюбленный государь мой. Надеюсь, твой путь сюда был легким и приятным.
– Предчувствие встречи с тобой всегда радостно для меня, баронесса.
По его знаку Куно Реттингайль, опустившись на одно колено, поставил к ногам Анастази квадратный короб, укрытый плотной тканью.
– Я, как и обещал, привез тебе кое-что. Взгляни.
При этих словах Куно откинул край ткани. Под ним виднелись деревянные прутья клетки; вот меж них высунулся черный, мокрый нос, с любопытством вбиравший в себя воздух.
Куно открыл клетку, слегка встряхнул. На каменные плиты выкатился щенок – крупный, пушистый, белый, как снег в горах. Одно ухо у него стояло торчком, другое, еще не укрепившееся, заломилось набок.
Выбравшись из тесноты и тьмы, к которым притерпелся за время пути, он остановился, недоумевая, что следует делать дальше. Паж осторожно подтолкнул его по направлению к Анастази. Баронесса присела на корточки и медленно, чтоб не напугать, протянула щенку руку, ладонью вверх. Он подошел на заплетающихся лапах, долго обнюхивал ее пальцы, кольца, тугое шитье на рукаве платья, а потом принялся лизать руку.
Глаза у него были черные, и обвод губ тоже черный: он как будто добродушно улыбался, но, едва взглянув на него, баронесса поняла, что это не комнатная собачонка, каких многие дамы заводят ради моды и всюду таскают на руках. У этого широкие, крепкие лапы, крупное тело – видно, что, когда он вырастет, будет грозным воином.
– Довольна? – донесся до нее голос короля. – Он твой.
Она, все еще не произнесшая ни слова, подняла голову; взяла щенка на руки, выпрямилась, и Вольф сам взял ее за плечи, поцеловал в обе щеки, словно принимая благодарность. В ответ Анастази вдруг порывисто прижалась губами к плечу короля, к алому сукну плаща.
Евгения заметила, как Андреас фон Борк хмуро потупился, и ей вдруг показалось, что даже здесь, в Ковенхайме, у Анастази может найтись союзник.
…Трапезничали долго, неспешно – вино и неторопливая беседа отнимали едва ли не столько же времени, сколько утоление голода. За окнами уже стемнело, начавшийся дождь однообразно стучал в окна. Молодой менестрель, именем Оке, который с недавних пор сопровождал короля в каждой поездке, играл на лютне. Он был искусен и знал немало сказаний и жест, баллад и любовных песен – но все же «Утреннее прощание влюбленных» пел не так взволнованно-нежно, как когда-то Лео Вагнер.
Королю подносили рубиново-алое саарское и багряное, тягучее ронское; он пил с наслаждением. Говорил о войне и об охоте с Андреасом фон Борком и Сибальдом Роппом и другими; с живостью и любопытством заглядывал в лица молоденьких служанок, подносивших кувшины с вином и воду для омовения рук.
Анастази лишь улыбалась, видя это, довольная тем, что государю и на сей раз не скучно в Ковенхайме; Минна Хольт говорила мало, но всегда уместно, а еще от короля наверняка не укрылась ее миловидность – большие карие глаза, пухлые губы, красивые руки; Сибальд же поддерживал разговор весьма учтиво и достойно, выказывая многие знания.
Когда от охоты разговор закономерно перешел на собак, Вольф рассказал, что щенка по его особому указанию привезли из далеких унгарских гор. В народе, издавна живущем в этих горах, считается, что первые из этих собак родились из снега – когда особенно суровой зимой люди умирали от голода или замерзали в своих домах, тамошний владетель обратился к небу с просьбой даровать им спасение.