Был здесь и Лео Вагнер, бывший королевский менестрель, а ныне маркграф Восточной марки. Анастази приветствовала его, как и остальных – улыбкой, неторопливым и вежливым наклоном головы. Он ответно склонился, прижав обе ладони к груди – мягкий блеск серебра, несколько рубинов, и только на безымянном пальце маленькое золотое колечко со светлым, почти прозрачным сапфиром. Неужели помолвка?..
Она не стала думать об этом, отвела взгляд; приветствовала других рыцарей легким поклоном. А потом рука об руку с королем направилась к крыльцу, и вслед за ними потянулись остальные.
– Я рада твоим гостям, государь… но разве не желали мы, чтобы это место стало пристанищем только для нас двоих?
Говоря так, она легонько – но так, чтобы он почувствовал, – ткнулась губами ему в плечо.
– Я тоже от всего сердца желал этого, – коротко ответил он. – И так бы оно и было, будь я такой же воин, как твой отец, или фогт, или богатый торговец из Стакезее…
Анастази украдкой оглянулась. Сразу вслед за ними поднимались Куно и Эрих фон Реттингайль, а поотстав на несколько шагов – Лео Вагнер и Гетц фон Реель; они разговаривали, и граф, кажется, до времени примирился с тем, что король ставит вчерашнего простолюдина так высоко – снизошел до спокойной беседы и не выказывал неуважения или гнева, на которые обычно был так скор.
В последующие дни она держалась с маркграфом вежливо и отстраненно. Впрочем, и сам Лео то ли пресытился вниманием, то ли попросту не хотел лишних напоминаний о своем прошлом – во всяком случае, вел себя гораздо сдержанней, чем прежде, и лишь изредка брался за арфу или лютню. Как мало он походил на того менестреля, что принимал участие во всех увеселениях короля Густава и без устали плясал на пирах!
А Вольф по-прежнему любил его и не отпускал от себя надолго. Память юности, казалось, связывала их крепче кровного родства. Маркграф был рядом с королем на охоте, и во время трапезы сидел пусть и по левую руку сюзерена, но все же совсем рядом. Во время мессы, когда Анастази и Вольф стояли у алтаря в замковой капелле – уже привычно, рука к руке, повторяя вслед за капелланом слова молитвы, – оставался близко, чуть позади и справа от короля. Анастази ощущала его присутствие, даже если от сердца молилась; даже если и вовсе думала о чем-то другом.
Шли дни. Потеплело, и черная земля в полях выпила всю воду, оставшуюся от зимы, зашумела сочной юной травой, месяц возрождения давно уступил месяцу любви. Гетц фон Реель и Эрих Реттингайль уже покинули Ковенхайм; один отправился в Стакезее, а другой – в Тевольт. Король же как будто и не думал о возвращении к своей королеве.
Однажды после вечерней службы король пожелал говорить с капелланом наедине. Вечер выдался ясный и тихий, все цвело и радовалось жизни, и Анастази не хотелось возвращаться в трапезную; помедлив, она свернула к саду. Альма и Венке сопровождали ее, однако она шла молча, словно не замечая их.
– Госпожа моя, баронесса, позволь скрасить твое одиночество – надеюсь, недолгое!
Анастази едва успела миновать Львиные ворота; обернулась и увидела Лео. Она не желала его общества, но, понимая, что он не отстанет, жестом предложила пройтись. Маркграф поравнялся с нею и вполголоса спросил, извлекает ли она всю выгоду из своего положения, как и заслуживает.
– Так это ты присоветовал Тергенсу обратиться ко мне? – спросила она. Лео только усмехнулся и поцеловал ей руку:
– Я не знаю, плакать мне или смеяться, моя баронесса. Откуда в тебе это смирение? Оно тебе не к лицу. Ты можешь быть богаче и влиятельней самой королевы – а предпочитаешь оставаться наложницей…
Они миновали розовый куст и ступили под сень зацветающей яблони. В медленно прибывающих сумерках белые цветы как будто светились.
– Верно говорят, что менестрели не умеют держать язык за зубами. Должно быть, это ты разнес по всему королевству новость, что у государя новая возлюбленная.
– Об этом стало известно тогда же, когда разошлась молва, что ты получила Ковенхайм. Но что тебе до чужого празднословия? Это лишь грязь у твоих прекрасных ног.
Анастази подумала, что, чем бы это ни закончилось для Тергенса, Лео не остался внакладе.
Они дошли до стены, отделявшей сад от внешнего двора. Поверх камня, поверх старых, высохших стеблей и побуревших трав вились новые плети плюща, ярко-зеленые, свежие и цепкие. Анастази остановилась и едва ли не впервые за это время взглянула в глаза бывшему менестрелю.