Столь разная красота – день и ночь, вода и ветер, – и сходство, порой сквозящее в жестах, суждениях, смехе; сходство, которое обыкновенно объединяет близких людей и проявляется вне зависимости от их воли.
Один – очарователен и обходителен, но в речах его лукавство и в улыбке яд; другой царственно великолепен и царственно щедр. Небо одарило его сполна красотой и умом, и умением расположить к себе… и мужской плотью также. Он берет горячо и грубо, не зная отказа и не желая сдерживать себя, хотя хорошо знает, как разбудить в женщине похоть, заставить ее кричать и трястись от удовольствия. А тот, выскочка, ярмарочный плясун, привык угождать всем, кто платит – оттого с женщинами и нежен, и порывист, и вьется, и изгибается как лемпарт. Наслаждение с ним – сладкое до обморока. Его искусство – присваивать…
Ей внезапно сделалось жарко, перед глазами все плясало, мысли спутались. О чем она думала только что?.. Анастази приложила руку ко лбу, шепотом попросила Альму принести воды.
– Я читал об одном восточном правителе, мудром и рассудительном, – меж тем говорил Вольф. – Он завел обычай время от времени переодеваться простолюдином и ходить среди своих людей. Так он узнавал, что на самом деле происходит в его владениях, и мог изобличать ложь придворных льстецов и коварство советников.
– Он делал это от скуки или ради того, чтобы раскрыть измену? – Лео одним длинным глотком опустошил кубок, вновь налил королю, а затем себе, отмахнувшись от слуги.
Анастази перехватила взгляд Вольфа и, увидев в этом взгляде снисходительную нежность, поспешила ответить вместо короля.
– Полагаю… он не верил, что мир вокруг преисполнен довольства и благодати, как о том ему старательно лгали советники и визири.
– Восток коварен, лжив и не ведает света истинной веры, – пожал плечами Лео, в свою очередь обращаясь не к ней, а к королю; тот слушал, полуприкрыв глаза. На губах его играла улыбка, рука лежала на руке Анастази. – так что я полагаю в этом не прихоть, а необходимую государю осмотрительность.
– А ведь это хорошая затея! – неожиданно рассмеялся Вольф. – Мы так не веселились со времени нашей юности, не так ли, Лео? Тогда каждый день становился днем праздничным, и в Швальме мы бывали чаще, чем в Тевольте!
– Да, мой король, – Лео склонил голову и тотчас же искоса глянул на Анастази. – Когда-то мы славно веселились в Швальме и Стакезее, и я по сей день почитаю величайшим счастьем для себя то, что ты одарил меня своей дружбой. Моя молодость…
– Так не время ли нам вспомнить твою и мою молодость? – все больше оживляясь, Вольф махнул рукой Оке – тот, поняв, поспешно взял со скамьи свою лютню и заиграл какую-то быструю, переливчатую мелодию.
– Я пойду за тобой куда пожелаешь, мой король. Вот только госпожа баронесса станет беспокоиться за тебя…
– Что ж, она поедет с нами. Ази, Ази, ты слышишь? Не ты ли говорила, что здесь порою слишком тихо?! Вот лучший способ развеять твою скуку!
– Нет, мой король, – Анастази не нравилась эта затея; не нравилась настолько, что баронесса решилась открыто перечить королю. Выпитое отдавало терпкой кислинкой во рту, оплетало язык, но она постаралась, чтобы голос звучал твердо. – Твой мене… маркграф прав: я и верно боюсь за тебя. Ты хочешь ехать без свиты и ратников, в неподобающем королю виде… без веской на то причины. Зачем попусту гневить небо?.. Это может повлечь за собой множество горестей...
– Какие же, радость моя? Я только желаю послушать, о чем толкуют в харчевнях простые люди!
– О том же, о чем и всегда! О погоде, урожае, несправедливости сеньора и гладкой заднице мельниковой дочки!
Даже Андреас при этих словах хмыкнул, поднес ладонь к губам, желая скрыть улыбку.
– О гладкой заднице мельниковой дочки и я бы послушать не отказался! – захохотал Вольф. Анастази нахмурилась, готовая возразить, но король, привстав, быстро подался вперед и закрыл ей рот поцелуем – настойчивым и нежным.
Не говори поперек, если король принял решение.
Огонь весело взметнулся над трактиром, а потом над сараем на дворе, и она сначала даже глазам не поверила – так удивительно легко, беззвучно алые языки лизнули ясное ночное небо.