— Да, я знал его в ту пору. Он промотал состояние своей матери, потом жены и дочери, которая унаследовала деньги от отца старухи Сафроновой. Три состояния...
— Не считая своего собственного, я полагаю...
— У него никогда и копейки за душой не было, но это не помешало ему жить припеваючи, уверяю вас. А Белла еще ходила в школу, когда я познакомился с ней...
Элен представила свою мать, женщину, которую она так боялась и ненавидела, толстой круглолицей девочкой с собранными гребешком волосами, но тут же отогнала эту мысль прочь. Образ обыкновенной маленькой девочки, которая, как и другие, могла обижаться на своих родителей, добавлял слишком много новых нюансов в жестокий портрет матери, что Элен уже давно тайно составила в своем сердце.
Мадам Манассе тихо сказала:
— А у нее красивые глаза.
— Она похожа на отца, что тут говорить! — сказал кто-то с сожалением.
— О дорогая моя...
— Ну что ж теперь! Такое случается. Но я знаю одного человека, которому всегда везет...
— Иван Иванович, замолчите же, довольно злословить! — со смешком произнесла мадам Манассе и перевела на Элен взгляд, который означал: «Ребенок же поймет... Ребенок ни в чем не виноват...»
— Сколько тебе лет, Элен?
— Десять... Мадам...
— Уже большая девочка... Мама скоро должна подумать о твоем замужестве.
— Это не беда. Знаете, в таком темпе Кароль скоро станет миллионером.
— Не стоит преувеличивать! — воскликнула мадам Манассе, с трудом выговаривая слова, будто они обжигали ей губы. — Одни говорят, он заработал уйму денег, открыв новое месторождение, чему, между прочим, я не очень-то верю, другие, что увеличил добычу на старом. Наверное, так оно и есть. Я не знаю. У мужчин столько возможностей сколотить состояние... У тех, кто умеет крутиться... Как бы то ни было, быстро заработанные деньги быстро тратятся, друзья мои. Колесить по свету — не самое лучшее средство разбогатеть. Однако Бог свидетель, я желаю только благополучия этому бедняге...
— Вы знаете, говорят же, «повезло».
— Ну все, все, помолчите... Вы сплетничаете, как старуха. Не судите, да несудимы будете, — сказала мадам Манассе. Она притянула Элен к себе и поцеловала.
Элен с отвращением почувствовала, как ее прижимают к горячей, тяжелой, дрожащей груди.
— Мадам, можно мне теперь пойти поиграть?
— Ну конечно, конечно, беги играй, малышка, повеселись от души, пока ты здесь, моя бедная девочка... Как прелестно у нее выходит реверанс... Эта малышка просто очаровательна...
Она побежала в сад, где мальчики встретили ее радостными воплями. Они кривлялись и бегали вокруг нее, словно обезумев от веселья и усталости после долгих воскресных игр. Элен закричала:
— Напра-во! Ло-жись! Ползком впе-ред!...
Закинув палку на плечо, в развевающейся на ветру накидке, она ползла между кустами под стоны и сопение мальчиков. Блестящие снежинки кружили на фоне ранних осенних сумерек. Элен полной грудью вдыхала влажный горьковатый воздух, но сердце ее сжималось от какой-то странной, необъяснимой боли.
7
Летом, ближе к вечеру, когда жара немного спадала, мадемуазель Роз водила Элен в городской сад. В мутном от пыли воздухе пахло навозом и розами. Они пересекали бульвар, и городской шум утихал; вдоль улиц тянулись сады со старыми липами; в глубине аллей едва виднелись дома; иногда сквозь ветви мелькали розовые стены и золотой колокол маленькой часовни. По пути не встречалось ни одного экипажа, только редкие прохожие. Листья на земле заглушали шум шагов. Элен радостно бегала вокруг мадемуазель Роз, как все дети и собаки на прогулках. Она чувствовала себя свободной, счастливой и сильной. На ней было белое платье с тремя воланами, украшенными английской вышивкой, поясом из муара и двумя большими легкими бантами, приколотыми булавками к легким тарлатановым юбкам. На голове ее красовалась большая соломенная шляпа с кружевами, в волосах белая ленточка, на ногах лаковые туфли и новые носочки из черного шелка. Даже в таком наряде Элен ухитрялась бегать, прыгать, залезать на каждую лавку, что попадалась им по пути, топтать опавшие листья, а мадемуазель Роз только и успевала повторять:
— Ты порвешь платье, Лили...
Но она ничего не слушала. Ей было десять, и она просто сходила с ума от этих минут счастья, столь редких в ее горькой жизни.
От сада спускалась крутая улочка, на ее пыльных тротуарах, покрыв головы от солнца белыми носовыми платками, на корточках сидели босоногие старухи. Они торговали моченными в ведрах твердыми зелеными яблоками, клубникой и ранними розами.