Элен услышала, как под ее окнами стукнули ворота. Она прошептала:
— Оставьте меня сейчас же, оставьте... Я не могу говорить...
Что-то похожее на стыд мешало ей сказать: «Моя мать вернулась...»
Он без труда догадался, в чем дело, и обрадовался, что хоть на мгновение, но оказался сильнее, заставил ее испугаться:
— Прекрасно! Если ты не дашь мне твердое обещание, что встретишься со мной завтра, я буду звонить всю ночь, пока твоя мать не услышит! Не заставляй меня идти на крайность, Элен, ты меня еще не знаешь! Я укрощал и не таких, как ты!
— Те любили вас.
— Прекрасно... Я буду звонить всю ночь, ты слышишь?.. Твои родители обо всем узнают. Элен!.. Отец все узнает, ты поняла? Все. О прошлом и настоящем... Да, это гадко, но ты сама вынуждаешь меня так поступать! Послушай, одно обещание! Всего один лишь раз! Я люблю тебя! Сжалься же надо мной!
Элен услышала над собой шаги матери, затем открылась дверь комнаты Кароля. Она прошептала:
— Обещаю.
7
В один из дождливых дней они бесцельно катались на автомобиле по Булонскому лесу, радуясь, что им удалось сбежать и они никого не встретят на этих пустынных, мокрых аллеях. Стояла осень; было слышно, как по окнам бьют тяжелые капли холодного, неугомонного октябрьского дождя. Время от времени шофер останавливался и вопросительно смотрел на Макса, пожимая плечами. Макс нетерпеливо стучал по окну со словами:
— Езжайте дальше. Езжайте куда угодно.
Автомобиль снова трогался, порой увязая в грязи аллей, предназначенных для верховой езды. Вскоре они переехали Сену и оказались за городом; через открытые окна проникал горький свежий запах. Словно в каком-то кошмаре Элен смотрела на сидящего рядом с ней мужчину, который говорил с ней сквозь слезы. Он внушал ей жалость и неприязнь одновременно.
— Элен, ты должна понять меня... Я больше не могу так жить. Мы никогда не говорили о ней, — сказал он, не называя имени своей любовницы. — То, что я делаю, — омерзительно... Нам лучше поговорить откровенно раз и навсегда, чтобы покончить с этим... Ты... ты ведь уже давно знаешь о нашей связи, не так ли?
— Ах Господи, — сказала она, пожимая плечами, — вам же не приходило в голову, что даже ребенку надо быть либо слепым, либо слабоумным, чтобы не догадаться.
— Ты веришь, что в таких случаях думают о детях? — воскликнул он, и Элен вновь увидела усталое, презрительное выражение на его лице; она почувствовала, как в сердце всколыхнулась былая ненависть.
— Я прекрасно знаю, что о детях никогда не думают... — прошептала она.
— Но разве об этом речь? Сейчас речь о тебе, женщине, которую я люблю, и о другой женщине, которую я любил, искренне любил... Последние месяцы я живу в каком-то беспросветном кошмаре... Мне кажется, я начинаю приходить в себя. Теперь я понимаю, до какой степени был жалок, отвратителен... Точнее, я понимал и прежде, но ничего не мог с собой поделать, я тебя слишком крепко любил, я просто сошел с ума, — говорил он глухим голосом, — но я так больше не могу, я сделался противен сам себе...
— Вы обманывали моего отца на протяжении долгих лет без всяких угрызений совести, — со злостью ответила она.
— Твоего отца? А ты знаешь, что у него на уме? Кому-нибудь когда-нибудь удалось понять, что он думает? Не обольщайся, и ты не понимаешь. Лично я никогда не смог разгадать, что ему на самом деле известно... Элен, если бы ты только захотела...
— Тогда что? — воскликнула она, вырывая руку, которую он прижал к своей пылающей щеке.
— Стань моей женой, Элен, и ты будешь счастлива.
Она медленно покачала головой.
— Почему? — с безнадежностью в голосе спросил он.
— Я не люблю вас. Вы враг всего моего детства. Я не могу вам это объяснить. Вы только что сказали: «Речь не о твоем детстве». Вот именно, речь не только о нем. Я никогда не переменюсь. То, что я чувствовала в четырнадцать лет... и до этого... намного раньше... живет и всегда будет жить во мне. Я не смогу все забыть, а вы никогда не сможете сделать меня счастливой. Мне нужен мужчина, который не знал бы моей матери, моего дома, моего языка, моей страны, который увез бы меня далеко, куда угодно, хоть к черту, лишь бы подальше отсюда. Я была бы несчастна с вами, даже если б любила вас. Но я вас не люблю.
Он в бешенстве сжал кулаки:
— И ты позволяешь мне себя целовать...
— Ну что общего между поцелуями и любовью? — устало ответила она.
— Тогда я уеду. Моя сестра сейчас в Лондоне. Она писала мне, чтобы я приезжал к ней. Я хочу уехать, — со стоном повторил он.
— Ну что ж, поезжайте, дорогой Макс.