Водитель попался из разговорчивых. Я вежливо киваю, а потом отворачиваюсь к окну, устав от его навязчивости.
И этот город еще днем я считала живым? Видимо, был в горячке. А теперь потускнел. Скоро умрет.
Цепляется еще за бурных автолюбителей, торопящихся домой после первого рабочего дня.
Я никуда не спешу. Так и ехала бы, прислонившись виском к стеклу, всю оставшуюся мне жизнь. Доезжаем за полчаса. Наверное, не так много мне и осталось.
Меня встречают радостным гомоном. Лиза тут же виснет на шее и жарко шепчет в ухо, что Катенька вновь начудила.
Отец выходит из комнаты, широко распахнув руки. Барин встречает дорогих гостей. Я скупо улыбаюсь и вручаю ему коробку. Он открывает ее и наигранно изумленно вскрикивает.
Я дарю ему его любимый коньяк каждый год. И каждый год он разыгрывает эту сцену.
Катеньку нахожу на кухне, как обычно.
«Женщине в доме – любит повторять отец – отводится самое почетное место – на кухне».
Попробовал бы он при маме такое ляпнуть…
«Лиличка, – лепечет Катенька. – Как же мы рады тебя видеть».
Кидаю взгляд на новый духовой шкаф. Катенька замечает и смущенно опускает глаза на свои руки.
Вот и бабушкиного буфета теперь нет. Фамильного, девятнадцатого века.
«Аркаша его в лоджию поставил, чтобы не изгваздать».
Ну да, ну да.
Отдаю ей сыр и удаляюсь.
В комнате не протолкнуться.
Лиза хватает меня за локоть и уволакивает в угол.
«Эта ненормальная приготовила сырную тарелку. Нет, ну адекватная она? Двадцать человек. У нас тут что, фуршет?»
Мне было все равно: фуршет или шведский стол. От одного вида еды подступала тошнота.
«Отец запретил называть ее Катенькой. Только Екатериной Семеновной. Нормально вообще? Эта Семеновна на восемь лет меня младше».
Мне отец не запрещал. Мы с ним и разговариваем-то только об университете. Ни Катенька, ни уж тем более Екатерина Семеновна в этих разговорах никак не присутствуют.
«А Павлов пришел один. Хватило ума не тащить на семейный праздник ЭТУ».
Я рада. И за него. И за Эту.
Лиза смотрит на меня тем самым своим взглядом. Сейчас начнет диагнозы раздавать.
Макс появляется очень вовремя и прикрывает мое отступление.
Все рассаживаются за стол.
Мамино серебро. Я морщусь от тонкой, словно шпилька, боли в груди. Лиза отшатывается, будто она вампир и эта серебряная вилка прожгла ей руку.
Она всегда остро реагировала на любое упоминание матери. А уж теперь, когда в нашей жизни появилась Катенька…
Павлов весь вечер не спускает с меня глаз. Каждое блюдо приправлено его взглядом и оттого еще более невыносимо.
Павлов. Когда-то он был просто Сережей. Но бывшие мужья не бывают «просто Сережами». Только Павловыми. На крайний случай – Сергеями Санычами.
Вы, Сергей Саныч, лучше не мне мозг, а воблу свою имейте.
Фу, какая пошлость.
К десяти часам в квартире остаются только самые близкие. И Катенька с Павловым.
«Коньяк зачетный, Лиль. Вообще крутой».
Не понимаю, зачем отец молодится? Эти словечки у него, профессора кафедры русской литературы, комом в глотке встают. И он их будто выкашливает вместе с сигарным дымом.
«Аркаш, ну мы же не курим».
«Катенька, это подарок моего любимого зятя».
Макс вздрагивает, не знает куда отвести глаза. Смотрит растерянно на жену. На меня. На сухоцвет в маминой вазе. Лишь бы не натыкаться взглядом на голые колени Катеньки.
«Мы с Аркашей решили вести здоровый образ жизни. Не курим. Не пьем. Бегаем по утрам. Мы нашли столько интересных рецептов с рукколой. Вот все думают, обычная трава, а сколько в ней витаминов...»
Душная. Какая же она душная.
Я извиняюсь и выхожу.
Катеньку порой было сложнее выносить, чем бабушкин стол.
Павлов подкараулил меня, когда я выходила из ванной.