Он думает, что я все еще ненавижу его.
Но во мне просто не осталось для этого места. Все мое нутро забито болью и страхом.
Простить? За что, Павлов?
Простить можно лишь то, что легко забывается или не переворачивает всю твою жизнь с ног на голову. Ты нечаянно толкнул меня в метро? Или перебил в разговоре?
Измену нельзя стереть ластиком. Замолить ее тоже не получится, как бы ты ни старался.
Если бы все было так просто, развода бы не случилось. Как не случились бы двух бесконечно одиноких людей, молчащих по обе стороны телефонного аппарата.
Я любила Павлова. Может и сейчас люблю, но с какими-то хрипами, словно в легких внезапно кислород кончился. И от этого тоже избавиться не просто. Родной человек не может разом сделаться чужим. Я помню все его родинки и шрамы. Знаю, что овсянку он с детства не переносит. Он не умеет спать на боку. У него часто закладывает левую ноздрю, потому что ему два раза ломали нос. Прежде чем налить кипяток в кружку, он смешивает сахар с кофе. Когда нервничает, он ходит по комнате. Я помню, как дрожали его руки, когда он в первый раз взял Ваню на руки. Он умеет смешно рассказывать даже самые идиотские анекдоты и совершенно не умеет врать.
Я знаю, или, по крайней мере, знала, что на него всегда можно было положиться. Я не беспокоилась ни о своем будущем, ни о будущем нашего сына. Я знала. Я, черт возьми, всегда знала, что что бы ни случилось, Сережа посмотрит на меня и скажет: «Я разберусь». И разбирался.
А теперь мне нужно самой разгребать тот бардак, что он устроил. Собирать осколки, что прежде были нашей… моей жизнью, и создавать из них новую.
«Ты сама виновата, – бросил как-то отец. – Нельзя вечно корпеть над своими древностями и мотаться по музеям, а потом удивляться, что твоего мужчину пригрела другая женщина».
До сих пор не могу понять, говорил ли он обо мне или о маме?
Страх душит.
«Можно мне подняться?»
Павлов все это время стоял внизу, у подъезда. И слушал мои безмолвные вопли.
Я хочу крикнуть ему нет. Но почему-то шепчу – да.
Он взлетает на этаж за секунду.
Смотрит на меня босую, израненную, измотанную.
«Мне страшно, Сереж».
Он говорит, глядя прямо в глаза: «Я разберусь.
…и я ему верю.
Конец