— Не знаю. Может, я порезался, когда играл, не помню. Или это просто грязь…
Сержант Тернер прокашлялся и спросил:
— Разве ты не запомнил бы, если бы порезался так, что закапал кровью кроссовки?
— Необязательно.
— Значит, ты думаешь, что на твоих кроссовках — кровь, но она — твоя собственная? — продолжил инспектор прокуренным голосом.
— Нет, я понятия не имею, что это за пятна. Когда я хожу гулять, я часто пачкаюсь. Я просто сказал, что если это кровь, то, наверное, оттого, что я порезался, когда играл.
— Как часто ты режешься?
— Может быть, когда падаю на камень или прыгаю с дерева. Меня могла поцарапать ветка.
— Вчера или сегодня ты много прыгал с деревьев?
— Нет, я почти все время смотрел телевизор.
— Ты ходил сегодня в школу?
— Нет, утром я плохо себя чувствовал. У меня болел живот, и я остался дома.
— Твоя учительница знает, что ты заболел?
— Обычно я просто приношу записку на следующий день…
— Себастьян, если сегодня ты никуда не выходил, то как твои кроссовки могли так запачкаться? Как на них попала кровь? — Задавая вопрос, сержант Тернер наклонился вперед, дохнув на Дэниела прогорклым кофе. — Эта кровь могла попасть на них вчера?
— Сержант, еще неизвестно, действительно ли его обувь запачкана кровью. Вы не могли бы перефразировать вопрос? — обратился Дэниел к полицейскому, подняв бровь.
Он знал, что мальчику расставят такие силки.
Тернер сердито подчинился:
— Себастьян, это те же самые кроссовки, которые ты надевал в воскресенье?
— Может быть. Я мог надеть те же самые. Не помню точно. У меня много обуви. Наверное, нужно подождать результата.
Дэниел взглянул на Себастьяна и попытался вспомнить себя в одиннадцать лет. Он помнил, что стеснялся смотреть взрослым в глаза. Помнил укусы крапивы и чувство, что он плохо одет. Помнил злость. Себастьян же был уверен в себе и ясно излагал свои мысли. Глаза мальчика блестели: ему нравилось, что его допрашивают, несмотря на резкость следователя.
— Конечно, мы подождем. Скоро будет ясно, что за пятна у тебя на кроссовках, и если это кровь, то кому именно она принадлежит.
— Вы взяли кровь у Бена?
В замкнутом пространстве имя погибшего мальчика всплыло неожиданно и резко, словно появившийся из ниоткуда и зависший в воздухе радужный мыльный пузырь. Дэниел затаил дыхание, но тут пузырь лопнул.
— Мы очень скоро узнаем, есть ли на твоих кроссовках его кровь, — почти шепотом ответил Тернер.
— Когда умираешь, — у Себастьяна был звонкий насмешливый голос, — кровь продолжает течь? Остается жидкой? Я думал, что она твердеет или что-то в этом роде.
Дэниел почувствовал, как волоски у него на руках поднялись дыбом, и увидел, как сузились глаза полицейских, когда разговор принял такой жуткий поворот. Дэниел почти читал их мысли, но по-прежнему верил мальчику. Он помнил, как в детстве тоже зависел от суждений взрослых и насколько те суждения были несправедливы. Себастьян, без сомнения, был очень умен, и какая-то часть Дэниела понимала его пытливый ум.
Было около одиннадцати, когда закончился допрос. Дэниел чувствовал себя выжатым как лимон. Он отрешенно наблюдал за Себастьяном, которому постелили в камере. Шарлотта склонилась над сыном, гладя его по волосам.
— Я не хочу спать здесь, — заявил Себастьян, повернувшись к Дэниелу. — Вы можете заставить их отпустить меня домой?
— Себ, все будет хорошо, — попытался успокоить его Дэниел. — Ты ведешь себя очень храбро, но рано утром тебе снова будут задавать вопросы. Проще поспать здесь. По крайней мере, будешь в безопасности.
Мальчик поднял глаза и улыбнулся:
— Вы сейчас пойдете осматривать тело?
Дэниел быстро покачал головой, надеясь, что полицейский рядом с камерой ничего не услышал, и напомнил себе, что дети воспринимают мир не так, как взрослые. Даже подростки постарше из числа его клиентов могли что-нибудь ляпнуть, и приходилось постоянно увещать их, чтобы они сначала думали, а потом говорили или делали. Он надел пиджак, вздрогнув от соприкосновения с этой до сих пор мокрой оболочкой, и сквозь зубы попрощался с Шарлоттой и Себастьяном, пообещав им увидеться утром.
Когда Дэниел, доехав до станции метро «Майл-энд», вынырнул на поверхность, приближалась полночь, по-летнему синее небо густо темнело. Дождь перестал, но в воздухе еще таилась гроза.
Глубоко вдохнув, Дэниел убрал галстук в карман рубашки с закатанными рукавами и перекинул пиджак через плечо. Обычно он добирался домой на автобусе: запрыгивал в триста тридцать девятый, если тот подворачивался. Но сегодня он пошел пешком вниз по Гроув-роуд, мимо старомодных парикмахерских и забегаловок с едой навынос, мимо баптистской церкви, пабов, в которые никогда не заходил, и современных жилых построек в глубине улицы. Впереди замаячил парк Виктория, и до дома было уже недалеко.