- Винсент!
Если смотреть на черные точки, их становится больше.
Они близятся.
Он старался игнорировать их. Брал желтую краску, зеленую и голубую, и жирными мазками закрывал их. Замазывал воспоминания о лицах и голосах не случившихся людей.
Они калечили его.
Походя и годы спустя.
Он убегал к природе, лечился ее теплотой. Она принимала его восторги и порывы, жар, пылавший в его душе, неистовый, как мистраль, круглый год снующий над городом. Все, что бурлило внутри и оказалось ненужным никому, он отдавал ей и на время обретал покой. Короткие, выпрошенные передышки. Но эти передышки становились все короче, все чаще возвращались точки, слетаясь из кромок небесного голубого фона в черные стаи воронья. Но они пока далеко, где-то на краю полей. Они еще не заметили его.
- Винсент, подумай о Тео.
Тео.
Тео тоже не понимал его. Любил, заботился, но не понимал. Вначале пытался, но не смог. Затем перестал.
Тео. Единственный близкий человек, позволенный ему за жизнь. Больше чем брат, больше чем друг – опора, за которую он зацепился и держится уже столько лет. Имел ли он право навешивать на Тео свой отверженный груз? Сколько еще Тео сможет его держать? Нужно разжать руки, отпустить и, резко оттолкнувшись, остаться визави со своей судьбой. Но он знает, что опора висит на бездной, бесконечной бесцветной пустотой, в которой ни перекладин, ни досточек, ни ступеней нет. Он рухнет в нее. Неотвратимо. И его руки продолжают цепляться за Тео изо всех сил. Он продолжает висеть на нем. Как паразит. Чувствуя, как опора начала чуть оседать. Но не ослабляет хватку все равно.
- Винсент…
Руки нужно отпустить. Но где взять смелость сделать этот жест?
- Пойдем домой, Винсент.
- Пойдем.
Он сможет. Даже если пока не знает, как.
Кисть помедлила немного, затем неуверенно нанесла на холст последнюю желтую закорючку и плавно опустилась вниз. Замерла.
Картина была завершена.
Он завершил ее.
Солнце так же бешено жгло, приплясывая на раскаленном поле небес. Дул мистраль, вздымая клубы пыльцы, пыли и песка. Было сложно дышать, и у него невыносимо болела голова. Она стала еще тяжелее и клонилась вниз. Глаза щипали, веки были воспалены. Распухшие ступни впились в башмаки. Не разгибалась одеревеневшая спина. Но душа его ликовала – он дописал ее!
Солнце жгло, заливая жаром распластанные под ним поля.
Несколько черных точек парили в вышине, постепенно снижаясь. Он не смотрел на них.
Он смотрел на полотно, на котором, как и на всех других, будет продолжаться жизнь.
Он ее дописал.