К восьми годам стало очевидно, что внешне Хуан Мартин не походил на отца и не унаследовал отцовского характера; он был тихим ребенком, который самостоятельно развлекал себя часами, примерным учеником, осмотрительным и пугливым. Агрессивные игры, с помощью которых Хулиан пытался пробудить в нем мужественность, вызывали у него ужас; он страдал от ночных кошмаров, астмы и аллергии на пыльцу, пыль, перья и орехи, зато обладал недюжинным умом и мягким характером, что делало его неотразимым.
Хулиан требовал от мальчика такого, чего тот не мог ему дать, и не скрывал своего разочарования. «Сколько можно баловать парня, Виолета! Ты воспитаешь его педиком», — кричал он мне в присутствии Хуана Мартина. Он был одержим этой идеей. Тревожные признаки будущей гомосексуальности мерещились ему всюду: мальчик слишком много читает, в школе дружит с девочками, носит длинные волосы. Хулиан заставлял сына пить вино, чтобы тот научился сохранять светлую голову и не напивался; учил играть в покер, чтобы мог выигрывать и проигрывать не моргнув глазом; играть в футбол, к которому у сына не было ни малейших способностей. Брал на охоту или боксерские поединки и приходил в ярость, когда Хуан Мартин плакал при виде раненого животного или закрывал глаза, потому что зрелище казалось ему слишком кровавым. Мой сын тщетно старался заслужить отцовское одобрение, зная наперед, что отца не порадует ничего из того, что он может ему предложить. «Учись у своей сестры», — наставлял его Хулиан. Качествами, которые он напрасно ожидал от сына, была щедро наделена Ньевес.
С первых же минут своего появления на свет Ньевес была чудесна. Она родилась легко, с кукольным личиком и широко раскрытыми глазами, голосистой, шебутной и голодной. В год она уже не носила подгузники и ковыляла по дому, как утка, открывая ящики, засовывая в рот насекомых и ударяясь головой о стены. В шесть скакала галопом на лошади и прыгала головой вниз с самого высокого трамплина клубного бассейна. Ей достались отцовские безрассудство и предприимчивость. Она была такой хорошенькой, что незнакомцы останавливались на улице, чтобы ею полюбоваться, и до того обаятельной, что мой брат умолял не оставлять его с ней наедине, потому что Ньевес могла выпросить у него все, что угодно, и он все для нее делал, — так, однажды она потребовала у Хосе Антонио его золотой зуб, и он попросил дантиста изготовить еще один такой же и повесил на цепочку. Она пела хриплым, чувственным голосом, не подходящим для ее возраста, Хулиан научил ее своему репертуару, в том числе рискованным матросским куплетам, которые они исполняли дуэтом. Она росла избалованной и эгоистичной. Я пыталась приучить ее хоть к какой-то дисциплине, но мои намерения пресекал Хулиан; Ньевес каждый раз получала то, о чем просила, а я получала выговор. Мои дети не считали меня авторитетом. Хуан Мартин и так был паинькой, а вот Ньевес это было бы полезно.
Бунтуя против Хулиана, а вовсе не ради любви, после рождения Ньевес я ввела спартанскую дисциплину, чтобы хотя бы частично вернуть себе былой облик, который, по его словам, был единственной моей запоминающейся чертой. Я хотела доказать, что он во мне ошибся, что я прекрасно могу контролировать свое тело и свою жизнь. Я питалась одной травой, как ослица, наняла футбольного тренера, чтобы он подвергал меня изнурительным тренировкам, будто я была одним из его игроков, и обновила гардероб в соответствии с модой, введенной Диором: широкие юбки и жакеты с узкой талией. Результаты, которых я вскоре добилась, не способствовали улучшению наших с Хулианом отношений, зато дали мне возможность заставить его ревновать. Эта ревность меня забавляла, хоть мне и приходилось мириться с его вспышками гнева. Однажды он вывалил на меня блюдо с креветками в томатном соусе, потому что вырез на моем черном шелковом платье показался ему слишком откровенным, а я отказалась переодеться. Это случилось на торжестве, посвященном сбору средств в пользу школы для глухих, присутствовал журналист с камерой, и на фото в газете мы получились, как двое сумасшедших.
Мы были вместе уже не один год, люди привыкли видеть нас вдвоем, а те, кто ставил под сомнение наш семейный статус, делали это лишь в тех случаях, когда Хулиан их не слышал. Мы процветали, жили в достатке, нас принимали в обществе, тем не менее я не могла отдать Хуана Мартина и Ньевес в лучшие школы, потому что школы эти были католическими. Несмотря на все наши достижения, я жила с тяжестью на сердце, вечно чего-то боялась, сама не зная, чего именно. По словам Хулиана, мне не на что было жаловаться, мои тревоги были подобны плевку в небо: ничто меня не удовлетворяет, не женщина, а бездонный колодец.
В материальном плане нужды мы не знали, но мне все время казалось, что я балансирую на краю пропасти, вот-вот сорвусь и утащу за собой детей. Хулиан пропадал неделями и возвращался без предупреждения, иногда в приподнятом настроении и с подарками, иногда измученный и подавленный, не объясняя, где был и что делал. О том, чтобы пожениться, речи не шло, несмотря на обещания Тересы Ривас, что закон о разводе скоро будет принят. Насколько я знала, девушки у Фабиана не было, и не было никакой надежды, что он принесет мне аннулирование брака на серебряном блюде, как обещал Хулиан. Однако легализация нашего союза, о которой я мечтала в течение многих лет, с некоторых пор волновала меня куда меньше, люди вокруг все чаще расставались и создавали новые семьи. К тому же интуитивно я понимала, что мне не следует связываться с Хулианом. У незамужней женщины больше возможностей и свободы.
Хосе Антонио тоже не спешил жениться. «Еще бы, он же педик», — ворчал Хулиан, который с трудом его выносил: брат был источником моего дохода и единственной защитой от его порабощающей власти. Заработок Хулиана как пилота был настолько нерегулярным, что скорее напоминал выигрыш за игорным столом, а у меня имелся стабильный доход, потому что «Сельские дома» разрослись подобно спруту, запустив щупальца в разные провинции. Несколько лет назад я убедила Хосе Антонио и Марко Ку-сановича, что в стране вроде нашей, где зимой дожди, а летом засуха, следует всерьез задуматься о теплоизолированных панелях, которые широко использовались в других странах. Я поехала в Соединенные Штаты, изучила производство сборных конструкций, и ту же технологию мы применили в «Сельских домах»: новые модули представляли собой сэндвич из двух панелей ДСП, между которыми прокладывалась теплоизолирующая минеральная вата. Так примитивные деревянные хибары для ферм, рабочих поселков и пляжных курортов превратились в сборные домики для молодых семей среднего класса. Их отличал наш фирменный знак: стены белые, оконные рамы, ставни и двери — цвета индиго, на крыше — солома.
В конце пятидесятых Хулиан часто выполнял таинственные рейсы в Аргентину, которые отмечались в черновом отчете шифром, известным только ему одному, — мне он объяснил, что перевозил военных. Погубившая моего отца практика — вести черновую бухгалтерию — должна была испортить мне годы, проведенные с Хулианом. Изгнанник Хуан Перон скитался из страны в страну, в Аргентине его место заняли правители, намеренные избавиться от всякого наследия перонизма и положить конец любой оппозиции. Необязательно было разгадывать шифр, чтобы прийти к выводу, что рейсы Хулиана были связаны с деньгами коррупционеров и секретными миссиями правительственных чиновников.
Не менее часто, чем в Аргентину, летал Хулиан на Кубу и в Майами, но эти рейсы не были связаны с военными тайнами, и он обсуждал их со мной. Заслуженная репутация отважного пилота привлекла к нему внимание мафии, чья преступная империя развернулась на Кубе с двадцатых годов под покровительством диктатора Фульхенсио Батисты, подмяв под себя казино, кабаре, публичные дома, отели, наркоторговлю и коррумпировав правительство. Хулиан перевозил алкоголь, наркотики и девиц, оказывал и другие услуги, которые щедро оплачивались. Однако время от времени случалось ему перевозить оружие, которое по тайным каналам поступало к повстанцам Фиделя Кастро, боровшимся за свержение Батисты.
— Получается, ты служишь двум господам одновременно. Страшно подумать, что с тобой сделают, если вычислят, — предупредила я.