На следующее утро, это была пятница, все было спокойно. Оба планировали сесть на поезд в Рим, отходивший во второй половине дня, сам я намеревался отправиться за покупками, дабы спокойно посвятить предстоящие два с половиной дня работе над композицией. Я рассчитывал вернуться домой часам к одиннадцати и за кофе разузнать от них новости от Марии, затем усадить обоих гостей в такси и вздохнуть с облегчением.
Я погромче захлопнул за собой дверь, рассчитывая, что оба проснутся. Фрау Кёлер, как обычно по пятницам подметавшая в подъезде, сердито взглянула на меня — во взгляде этом сквозила несокрушимая уверенность, что по возвращении я снова принесу на обуви порцию грязи. Однорукий актер, проживавший этажом ниже, который тоже решил отправиться за покупками, сообщил мне, что ему предложили сыграть роль однорукого в каком-то детективе; будто специально для меня ее писали, усмехнулся он, а фрау Кёлер сверху осведомилась, когда ей включить телевизор. Если случалось, что нашего соседа показывали по телевизору, он загодя информировал об этом всех жильцов, приглашая оценить его умения на телеэкране всех, кроме фрау Кёлер, как-то позволившую себе критические высказывания в адрес его актерского мастерства. Муж фрау Кёлер вот уже несколько лет как исчез из ее жизни, сын сидел в тюрьме за повторный угон машины, так что у нее было времени хоть отбавляй на изучение телепрограмм и выработку мнений, которые, насколько я мог заключить, в общем-то попадали в точку. В особенности это касалось Харальда Лейпница, которого обожал однорукий, — фрау Кёлер терпеть его не могла. Нуль без палочки — этим и ограничивался ее комментарий.
Купив у газетчика с трясущимися руками прессу, я направился в «Херти», где приобрел курицу, пару упаковок отбивных из молодой баранины, морковь, картофель, фасоль, молоко и кофе, еще кое-что по мелочи, пока в портмоне не осталась лишь двадцатимарковая купюра, которой я в книжном магазине Лемкуля расплатился за томик издания «Библиотечка Зуркамп». Сдачу я отнес в расположенное тут же кафе-мороженое, владела которым целиком рыжеволосая семья, там Эмилио готовил для меня лучший в Мюнхене капуччино. За столиком у входа корпел над сценарием мой приятель Ганс Нефер, стремившийся фундаментально пересмотреть существующий киноязык — задача явно непосильная, поскольку в кафе поминутно забегали симпатичные представительницы противоположного пола. Напротив меня, забившись в темный уголок, сидел художник по фамилии Штамм, непрерывно черкавший шариковой ручкой в своем блокноте, словно стараясь что-то вымарать, кроме него здесь сидела компания студентов, затем множество ухоженных и симпатичных женщин — отличительная черта нашего района. При виде их никому не пришло бы в голову связывать их облик с работой, нудным исполнением служебных обязанностей — это были на удивление безыскусственные особы с книгами по эзотерике или номером «Бригитты» под мышкой. Они входили, оглядывали заведение и публику, затем либо поворачивались и уходили, либо оставались, а им на смену словно из некоего неисчерпаемого хранилища тут же приходили другие подобные создания. И здесь тоже преобладали сапожки и форменные платья, но встречались и неброские обычные наряды.
Я просматривал прессу, пролистал «Следы» Эрнста Блоха, только что купленную мной книгу, но так и не сумел ни на чем сосредоточиться. Патетическая ненависть к искусству двух живущих на этом свете ради искусства и близких к музыке субъектов начисто исчерпала мои силы. Будто окаменев, сидел я за столиком, на котором остывал заказанный капуччино. Во мне волной поднималась неведомая мне до сих пор ярость, смертельная ненависть, побороть которую я смог лишь быстрой ходьбой. Рассчитавшись, я кивнул на прощание художнику и своему приятелю Гансу и, прихватив объемистые пластиковые пакеты, до одиннадцати часов шел по Леопольдштрассе.
В квартире было тихо. Оба чемодана так и стояли в прихожей, дверь в ванную была приоткрыта. Едва ощутимый аромат кофе говорил о том, что оба или, как минимум, один из моих гостей уже на ногах. Пройдя в кухню, я сгрузил там пакеты и с особой тщательностью расставил в холодильнике съестные припасы. Пусть хотя бы здесь все будет в порядке. Поскольку в кухне делать было больше нечего, я, нарочито звучно откашлявшись, направился через прихожую в кабинет, положив томик Блоха и периодику на подоконник, и невольно загляделся на крыши домов, не в силах двинуться с места. Я насчитал примерно два десятка печных труб, из одной из них прямо к синему, подернутому редкими кучевыми облаками небу тонкой струйкой поднимался дым.