– Ты думаешь, что на тебя покушался Троцкий? И он же убил Софью? – нервно сглотнув спросил Сталин.
– Доказательств у меня нет. Но он единственный, кому это выгодно. Если бы я умер, то Клим стал бы наркомом. Либо исполняющим обязанности, либо полновесным. Но у него слабая репутация в войсках. Чем бы воспользовался Троцкий и свалил его. Например, подставив. Учитывая его связи и военный авторитет – это несложно. Не помогла бы даже твоя, Иосиф, помощь. Равно как и помощь всех прочих честных коммунистов.
– А ты не переоцениваешь его влияние?
– Он и на меня давит, словно паровым катком. Развел махновщину в армии, поставил атаманов самостийных и через них контролирует ситуацию. В январе он, видимо, растерялся. Но твое усиление напугало того же Зиновьева и прочих подобных. Из-за чего Троцкий теперь стремится к реваншу, окружая себя союзниками и недовольными. Это опасно. Очень опасно для дел революции. Нашей партии и стране нужен хозяин. Рачительный и толковый, а не марионетка американских банкиров.
Сталин усмехнулся.
О связи с Троцким с крупным финансовым капиталом САСШ не знал только тот, кто никогда не касался его дел более-менее глубоко. Фактически Лев Давидович был агентом влияния Уолл-Стрит в Москве. Да, трудноуправляемый и не вполне вменяемый, но все же.
Фрунзе же взял небольшую паузу, спокойно и уверенно глядя в глаза собеседнику. Не верной собачкой, но максимально доверительно. А потом, когда пауза слишком затянулась, резюмировал:
– И этим хозяином я вижу только тебя Иосиф. Поэтому если в чем-то тебе будет нужна моя помощь – смело обращайся. Сделаю все что будет в моих силах. А что не смогу – постараюсь найти человека, который сможет.
Он врал.
Честно, искренне, от всего сердца.
Врал так, как может врать только опытный функционер с огромным опытом работы в аппарате. Не на самом дне, где собственно и возни то и нет. А в самой его гуще. В которой тебе есть и куда расти, и куда падать.
В любом аппарате встречаются разные люди.
Кто-то пытается сделать карьеру.
Кто-то делает дело.
Кто-то отбывает номер.
Кто-то решает свои финансовые вопросы.
И так далее. И к каждому требовался свой подход. И нередко приходилось лгать. Потому что в этой массе чиновников хватало и балласта, в том числе с огромным самомнением и куриными мозгами. И им нужно было врать, просто для того, чтобы этот кадр не затормозил дело и не помешал отлаженным процессам. Вот и научился. Да так лихо, что даже Сталин вполне поверил в искренность этих слов. Тем более, что в них, как и в любой лжи была лишь часть лжи.
Еще немного поболтали.
Но было ясно – напряженность Сталина к концу беседы спала. И даже появилась некоторое добродушное расположение. А вот Ворошилов держался чутко и осторожно. Хотя, конечно, также нервничать как в самом начале, перестал.
Напоследок, уже вставая из-за стола, Иосиф Виссарионович заметил книгу по радиотехнике с закладкой. Подошел. Глянул.
– Ты позволишь? – спросил он и после кивка Фрунзе полистал.
Сначала открыл на закладке, а потом посмотрев страницы перед ней. Не все. В разнобой. Однако карандашные заметки на полях, который оставил Михаил Васильевич, заприметил.
– Я смотрю – вдумчиво читаешь.
– Так и есть, – кивнул нарком. – Учусь. Толковым радиотехником я не стану. Некогда. Но хотя бы в общих чертах разбираться нужно. Не хочу, чтобы подчиненные вешали лапшу на уши или какие-то прожектеры во грех вводили. А радио – это дело важное для армии. За радиосвязью будущее. Новая большая война будет войной моторов, связанных воедино по радио…
На самом деле Фрунзе имел вполне неплохое техническое образование. В свое время отучился на специальность «технология машиностроения» в МГТУ имени Баумана. Там. В прошлой жизни. И какой-никакой, а уровень понимания радиотехники имел. Во всяком случае достаточный для того, чтобы разбираться во всякого рода «прожектах» 1920-1950-х годов вполне уверенно. Но для грамотной оценки стратегии ему требовалось четко и ясно понимать текущий уровень развития. Что в СССР известно, а что нет. А еще лучше – не только в СССР, но и в мире. Но начал он с простого.
Сталин же хмыкнул. Закрыл книгу, положив ее на место. И направился на выход. Он принял слова Фрунзе за чистую монету. Потому как оснований считать иначе не было. И выглядело это в его глазах крайне занятно… необычно… очень необычно, потому что почти что все бывшие революционеры, достигнув определенного уровня, садились на попу ровно и почивали на лаврах. Таких вот как Михаил Васильевич, которые стали учится на высоком посту, он навскидку даже десятка назвать не смог бы…