Не забывал он и о больных. Лечил коклюш. Глазную инфекцию. Сильнейшую горячку, от которой у больного разыгрался бред. Икоту.
А потом ему вздумалось осмотреть тело человека, скончавшегося на судне, только что прибывшем с Кипра.
Юнга умер загадочной смертью: его охватил жар и началось кровотечение, по всему телу высыпали красноватые гнойники. Когда он скончался, его хотели выбросить в море, но отец сказал: «Нет, принесите его ко мне».
На этот раз Урия не позволил мне помогать ему. Он отрывисто приказал мне держаться от него подальше по меньшей мере шесть дней, наказав: «Если это то, что я думаю, сожги все мои вещи и все, чего я касался, мой руки и протирай их камфорой».
Затем он заперся в лаборатории на целую ночь, а когда вышел, позвал священников и сказал: «Это тиф, задержите корабль в море, не выпускайте людей в город».
Но ему не поверили.
Собравшись на совет, священники постановили: Урия хочет напугать нас и распустить лживые слухи, чтобы не платить должное, чтобы скрыть, что, вопреки запретам, он занимается изучением хворей, ему нельзя доверять, ибо все его слова лживы. Он бахвалится своими знаниями, а это смертный грех, ибо Господь любит скромность и презирает гордыню, любит смиренных и сострадательных.
Они запретили распространять сказанное Урией, чтобы не сеять страхи и не нагонять панику. Они позволили кораблю войти в порт и достойно встретили прибывших на нем.
Вопреки предостережениям моего отца, в тот же вечер корабль вошел в порт Катании.
Через два дня, почтенные доктора, город постигла эпидемия тифа.
Болезнь распространялась не щадя никого. И хотя отец пытался помочь сдержать хворь, твердил, что нужно кипятить воду, прежде чем пить, тщательно мыть руки и сжечь всю одежду умерших, в храме его не слушали.
Верховные лица постановили: маэстро Урия предвидел мор, потому что он продался дьяволу. Его слова доказали, что он состоит в сговоре с потусторонним миром. Вот почему он не берет плату за лечение, вот почему помогает христианам, вот почему его дочь носит печать греха, вот почему его жена ушла из жизни нечистой. Он позволяет своей дочери вести себя как ей вздумается, дотрагиваться до обнаженных трупов и осквернять их, созерцать срамные органы прежде, чем она познала мужа.
Тогда Урия стал собирать вещи и носить их в пещеру. Он собрал свои инструменты. Обернул медицинские сосуды шерстяной тканью. Положил в посудину зерна пшеницы и сушеное мясо.
Отложил денег на дорогу. Заштопал одежду, починил столовую утварь. Выкопал яму, куда схоронил свои травы. Велел мне быть наготове, спать вполуха, молиться.
Каждый раз, когда он записывал новые наблюдения в свои тетради, он прятал их, складывая к тем бумагам, что прежде разложил по симптомам, распределил по темам и диагнозам, оставив место и для моих наблюдений.
Когда он фиксировал свои наблюдения и после показывал мне свои записи, то всегда напоминал о том, что если где-то он заполнил не все, то лишь потому, что это предстоит сделать мне.
Мне?
Тебе.
Но женщина не может заниматься врачеванием.
Вторая беда пришла посреди бела дня.
Толпа разъяренных людей устремилась в сторону моря, крича, что по вине моего отца в городе гибнут люди. Что маэстро Урия не лечит, а распространяет заразу. Что в своей лаборатории он занимается черной магией.
Их было много, и молодых, и старых. Они кричали, что святой Августин говорил: «Лишь демоны могут знать, когда придет хворь, они отравляют воздух, они навевают видения». Так как же смог Урия предсказать несчастье?
Они твердили: «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь. Папоротник не расцветает, морем никто не правит, рыба веслами не машет, самка мула ослят не имеет, да минует нас эта напасть!»
Лишь проливной дождь остановил толпу, расценившую это как очередную дьявольскую уловку, как новые происки колдуна.
Третий и последний раз беда пришла ночью.
Я уже была на грани. Мы жили в постоянном напряжении. Ни уверения моего отца, ни его неугасаемая улыбка не могли меня успокоить. Перед сном он рассказывал мне сказки, разгонял страхи, что притягивала тьма.
Урия зажигал свечу и шевелил пальцами, порождая говорящих зверей, их тени резвились на стене. У него прекрасно получалось изобразить и паутину, и таинственный морской берег, и страшных горбунов, превращавшихся в статных рыцарей. Он уверял, что фантазия побеждает любые страхи, и изображал руками двух парящих птиц, планирующих с высоты мне в самое сердце.
Но мир приходил ко мне лишь на несколько минут. Я проваливалась в сон, но он прерывался снова и снова. Предчувствие горя не покидало меня.