Я не отказывала никому и ни с кого не просила платы, ибо внезапно поняла, о чем говорил мне отец, маэстро Урия: ни вера, ни язык ничего не значат, когда на тебя с надеждой и трепетным ужасом смотрят чьи-то глаза, потому как в этих глазах и есть сам Господь Бог, почтенные доктора.
А где Господь, там и красота.
Оказав необходимую врачебную помощь, я обучала их. Каждой я показала, как очистить, обеззаразить, перевязать.
У многих зашить рану не вызывало затруднений, они привыкли обращаться с иглой и нитью, поняли, что шитье годится не только для льняных отрезов, но и для тканей телесных, ведь в обоих случаях ты не просто соединяешь вместе два края полотна — ты соприкасаешь их в поцелуе.
Самых робких я научила, как сохранять сосредоточенность и твердость руки, что не стоит вдыхать испарения крови, что следует проявлять милосердие к любому телу, пораженному хворью. Болезнь не проклятие, объясняла я. Это лишь знак того, что Небесный отец сотворил нас хрупкими и слабыми, дабы мы помнили, что каждый, кем бы мы ни были, обратится в прах, что все мы конечны и смертны.
Женщины слушали меня и всё больше изумлялись, они без всякого отвращения омывали тела больных и тайком поглядывали на меня. Они научились заботливо обеззараживать инструменты. Готовить с мудростью. Утешать, успокаивать, перевязывать, никуда не спеша.
Одни научились хирургическому искусству, другие обратились к наукам, как настоящие ученые. Я приютила их в шалашах неподалеку от дома, а Шабе обустроила им постели из листьев, шуршавших при каждом движении тела.
Вместе мы выращивали овощи. Разбили огород к югу от дома, где больше солнца, перекопали землю, чтобы избавиться от сорняков, камней и ракушек. Взрыхлили ее, удобрили козьим пометом, чтобы она стала мягкой и щедрой. Мы сажали семена ровными рядами, чтобы можно было ходить меж них и наблюдать, как растут овощи. У нас росли три вида цикория, капуста, порей и шалот.
Трапезничали вместе, ели то, что готовили сами, по очереди, в зависимости от того, что у нас было. Никто не просил платы за свой труд, каждая привыкала к такой жизни, где мы делили то, что имели и отказывали себе в том, чего у нас не было.
Всех женщин воодушевляла непривычная для них забота друг о друге. Столь странное единение здоровых и больных. Прежде они не знали ничего подобного.
Я повторяла им слова маэстро Урии о том, что лечение продлевает и жизнь врачевателя, ибо сам врач лечится уже оттого, что заботится о других. Не бойтесь, говорила я. В человечности обрящете все, в том числе и жизнь вечную.
Я распределила женщин так, что каждая имела свое предназначение, ибо были среди них те, что спокойно принимали смерть, и их я просила оставаться с умирающими. Другие же больше годились для того, чтобы встречать новую жизнь, и этих я научила принимать роды.
Объясняла им, что ритуал вступления в мир не менее важен, чем уход из него, ведь оба обряда требуют тепла и приятия.
Девочке в пупок насыпьте щепотку соли, учила я, а в рот положите немного меда, на детородные органы же насыпьте сахара, да принесут они в будущем большое потомство. А ежели родится мальчик, положите ему на живот священную книгу и подстригите ногти, чтобы он мог зажать в кулачке монету. Смочите губы его ванилью и вином, чтобы, взрослея, не стал он заикой. Когда же исполните то, что нужно, прежде всего сядьте и помолитесь и ждите скорбного часа. Ибо немногим из этих детей суждено выжить. За всех же остальных — за мечтателей и простодушных, за тех, кто чист, кто хрупок, кто терпит лишения, кто нетороплив, кто задумчив, за поэтов и кладоискателей, — читайте литании предков и приступайте к священному посту.
Я стала перестраивать дом. Стало ясно, что нам нужны новые комнаты, просторная лаборатория, койки для больных. В Катании были странноприимные дома при монастырях, почтенные доктора, но больше для стариков и вдов, нежели для больных. Братья, сестры и послушники, что там трудились, были тесно связаны с мирской жизнью и занимались в том числе прокладкой дорог, а также распоряжались имуществом жертвователей.
Поэтому братства старались строить госпитали поближе к мостам: не столько для того, чтобы принимать путников, а чтобы сподручнее было следить за дорогами.
У больных не было пристанища, которое стало бы для них домом, из окон которого можно было бы наблюдать за ходом небесных светил или непрекращающимся потоком не знающих устали паломников со всего света. И не было рядом врача, которому можно было шепнуть: «Побудь со мной — ночь так длинна, а путь мой столь долог и плечи слишком хрупки, чтобы вынести его». И не было таких монахов, которым можно было взмолиться: «Позаботься обо мне, нежно омой меня. Или не видишь бренное тело мое, вынужденное тяжко скитаться по этой земле? Пожалей же его, поплачь над ним, и встрепенется оно от счастья и радости и позволит проводить его до последней черты, до последнего вздоха его».