Я стала подумывать о новом устройстве госпиталя — такого, куда человек мог бы прийти не просто как больной, где сожительствовали бы хворые и выздоравливающие, здравые и безумные, лечащие и вылеченные.
Я поведала об этом Шабе, и она задумалась, рисуя руками в воздухе воображаемый мною мир, где никто не мог бы назваться здоровым, потому что все мы больны и изранены и балансируем на краю пропасти.
Я спросила у нее: «Думаешь, я сошла с ума?»
Шабе засмеялась и крепко меня обняла. Ее ответ поразил меня. «Нет-нет, — сказала она, — это мечта лунатика, что бродит по ночам в полном сознании».
А раз так, то он всемогущ.
В новом госпитале были не палаты, а комнаты. Комната для дневного времяпрепровождения, откуда можно было наблюдать рассвет и следить за полетом фламинго. Помещение, где можно было помыться теплой водой с экстрактом розмарина. Трапезная, что граничила с сайей, чтобы свежий морской ветерок пробуждал аппетит. Столы стояли с подветренной стороны, чтобы в пищу попадали йод и соль. Комната вечернего бдения, где можно было помолиться или почитать, служила и для моих занятий: там я давала уроки медицинского дела и хирургии, объясняя то, что прочла в записях Урии. Наконец, комната для сна, где конопляные гамаки подрагивали на ветру и укачивали потерявших присутствие духа.
Мы не держали рабов.
В те времена было принято покупать в услужение детей, привезенных с севера Африки и с гор Барка. Самые младшие стоили по тринадцать унций, и евреям было разрешено держать их, пока те не обратятся в христианство.
Но я хотела, чтобы в моем госпитале прислуживали хозяева.
И мы не брали деньги взаймы.
Мы продавали на рынке фрукты с нашего огорода; расшитые женщинами покрывала; сосуды, сделанные из смеси, что готовила Шабе. У сайи, в гончарных, обжигали кухонную утварь, расписную керамику, тары, вазы, плошки для масла. Ткацкие мастерские работали без перерыва. Мы делали не просто ткани, но и гобелены на вертикальных станках. Мы стали выращивать лен и набрались опыта в том, когда лучше его сеять и когда пора собирать.
Хорошо шло и изготовление мазей, припарок и микстур. Самой успешной оказалась пиперата — настойка на основе специй и перца, которая способствовала пищеварению и помогала от воспалений; ее можно было использовать и для готовки, потому что она придавала вкус и рыбе, и вину, и яйцам.
Мы сами делали бóльшую часть лекарств, которыми лечили больных, смешивали серу, квасцы, мышьяк, ртуть. Еще мы умели делать духи, экстрагируя и настаивая на воде цветы и добавляя к ним животный жир.
Богатства мы не нажили, но и не бедствовали, у нас не водилось излишков, но хватало всего необходимого, не было переизбытка, но от голода мы не страдали.
Мы просто жили, оказывая помощь тем, кто к нам приходил, прощаясь с теми, кто выздоравливал, но обучая тех, кто выражал желание остаться, будь то мужчина или женщина.
Гонимые и преданные, лишенные крова и обесчещенные — вот кто входил в нашу общину. Нас не объединяли ни кровные узы, ни социальный статус, ни вера. Еврейки жили с христианками, и неважно, что одни говорили на арабском, а другие — на местном диалекте. Мы грамотно распоряжались тем, что имели, и нам всего хватало. Наша сила была в каждом нищем, в каждом изгнаннике, в каждом молящемся. Вот почему мы возвели бедный, а потому обильный дом, почтенные доктора, где ни один врач не почитал себя важнее больного.
Глава 11
В 1325 году явилась первая проверка.
Главной причиной стало то, что в нашем госпитале еврейки не носили красную нашивку и были неотличимы от христианок. Власти Катании постановили, что евреи должны «с левой стороны над левой грудью иметь красный круг, а иначе должны будут заплатить один золотой».
К тому же еврейские женщины, что жили у нас, не имели родных или кого-то, кто мог бы говорить от их имени. Поскольку у них не было ни отца, ни мужа, им следовало назначить мундуальдо, как сказали священники, — представителя, который занялся бы их делами.
Кроме прочего, я не могла предоставить гарантий хорошего лечения, ведь у меня не было образования и я не могла доказать свои навыки. Священники вопрошали: «Кто она такая? Держать госпиталь без врача запрещается, а Вирдимура никак не может пользоваться лицензией Урии, да покоится он с миром!»