Христианские священники перешептывались и не знали, что думать. Или неведомо этой Шабе, что сын Господень, именем Иисус Христос, погиб на деревянном кресте от руки иудеев? Или не знала она, что в стенах Святой Матери Церкви вершилась жертва и хлеб обращался в тело Господне?
И ее остановили. Иерей закрыл перед нею вход. Встав у главной двери, он стал расспрашивать ее, кто она, откуда и кто отец ее сына. Чей это ребенок?
Но Шабе молчала, а взгляд ее терялся где-то в неведомом. Она никогда не умела отвечать на такие вопросы. Она просто улыбнулась, отстранила священника и вошла в церковь, как входила каждое утро. Она преклонила колени перед изображением Богоматери и приветствовала ее, как и всегда: Бокер тов, доброго утра, мать.
Священник потерял дар речи.
Все было куда серьезнее, чем он предполагал.
Вне всяких сомнений, женщина по имени Шабе осквернила храм и была опасна. Вполне вероятно, что событие, случившиеся в 1294 году в Берне, могло повториться. Тогда некий Рудольф был убит евреями. Вполне вероятно, что эта еврейка хотела отравить святую воду, посыпать отравой амикт, стихарь, литургические чаши. Было ясно, что эту Шабе подослали евреи, чтобы шпионить за христианами. Она лишь притворялась слабоумной. Вне сомнений, она вела себя так, чтобы выкрутиться, если вдруг ее схватят с поличным. Она планировала злое дело, а может, даже убийство.
К тому же разве не жила эта Шабе в доме Де Медико, где принимали даже больных проказой? Не видели ли ее с теми самыми женщинами, которые занимались невесть чем, среди которых слыла врачом дочь Урии?
Стало быть, эта Шабе вполне могла знать опасные травы, навести порчу или даже убить. Ей ничего не стоило смешать плаценту овцы, слизь улитки и лебединый жир.
Но Шабе ничего не замечала, почтенные доктора.
Ни косых взглядов. Ни жестов от сглаза. Ни того, что люди твердили за ее спиной магические формулы, помогающие от семи демонов.
Она просто искала мать. И наконец нашла.
Ей было совершенно не важно, что ее мать жила на картине. Она не замечала, что эта картина стоит в алтаре христианской церкви. Ее никогда не волновали религиозные различия. Она не видела бастионов, воздвигнутых между людьми. Она не осторожничала. Она была лишена благоразумия. Она всегда тосковала по тем, кого не было рядом, кто уходил вдаль, кто звался чужаком. И грустила по невозвратному. По стайкам стрижей, по ласточкам, по ястребу.
Вот почему ей так нравилась эта мать. Всем своим видом она выражала сострадание и скорбь, она тосковала по сыну. На ее лице отражалась боль невозвратной утраты. Ее смелые и усталые глаза смотрели в одну точку. Шабе видела, как она выступает из рамы. Слышала, как та говорила: «Ради тебя я отдала бы все, что мне отпущено».
И если бы Шабе могла вырвать эту картину из стены и отнести к себе, она бы это сделала.
Но это было невозможно, и Шабе это прекрасно знала. Господь алтарей требовал уважения и никогда не позволил бы ей завладеть картиной. Да и для нее самой все здесь было величаво и неприкосновенно. Все было частью чистого, молитвенного творения, нуждающегося в покровительстве и защите.
Вот почему она довольствовалась тем, что простаивала у изображения матери целый день, пока Авраам спал у нее на руках, разморенный и потный. Она смотрела Мадонне прямо в глаза и рассказывала ей о своей жизни, о том, что делается в госпитале, о новых больных и о тех, кто шел на поправку.
И когда священник протянул ей бокал с какой-то жидкостью, она взяла его, ничего не спросив, ибо ей казалось некрасивым отказываться, когда к ней проявили внимание.
Шабе решила, что так здесь встречают путников, что это ритуал приветствия.
Улыбнувшись, девушка поблагодарила, выпила сама и дала отпить малышу.
Она даже не успела понять, что это был яд, ибо смерть проложила дорогу в эти два тельца почти мгновенно.
Она была подобна вспышке тепла. Раскату грома, гулу землетрясения, падающей звезде.
Глава 6
В 1337 году, во время путешествия из Палермо в Энну, король Федериго тяжело заболел. Эта новость докатилась до нас на рассвете, когда явился королевский гонец.
Был июнь, почтенные доктора. В дни солнцестояния светило блистало на небе, зной жег землю.
Мы с Паскуале были уже на ногах. В этот час мы всегда обходили больных. Тихо двигались между постелей, раздавая микстуры, чтобы притупить боль; экстракт бузины, чтобы снизить жар; толченую мать-и-мачеху, чтобы облегчить дыхание.
Как и каждое утро, мы молча молились — не раскрываясь друг другу, — чтобы у нас появился малыш.