Однажды к нему подошли и сказали: «Поспеши, твоя мать умирает».
Ей нужен был врач — или хоть кто-то, кто мог бы помочь. Но из еврейских лекарей никто не хотел посещать публичный дом. Это считалось святотатством. Там было нечисто.
Урия поспешил к матери и нашел ее на постели, без сил.
Она была такой слабой. Прежде Эдна всегда красилась, и теперь, без макияжа, он едва узнал ее.
Она казалась маленькой девочкой. Глаза, не подчеркнутые черной краской, были совсем чистыми, без синяков и морщин. Естественного цвета губы казались такими нежными, непорочными.
Боль и удивление пронзили его. Сколько же ей было лет?
Он понял, что не знал и никогда не спрашивал ее об этом. Лишь теперь ему показалось, будто он увидел ее настоящей. Такой беспомощной. Такой кроткой.
Комната, отделанная в красных тонах и застеленная красными покрывалами, чтобы разжечь пыл посетителей, теперь была затемнена. В ней больше не витали ароматы киновари и масел, которыми мастера наполняли склянки для духов. Не слышался ни озорной смех, ни стоны, ни музыка флейтистов, развлекающих гостей.
Это был не тот мир, к которому он привык ребенком, в этом мире читалась уязвимость, ранимость, боль. Здесь не было места пошлому смеху, вульгарным представлениям за деньги клиентов. Мир дома терпимости проступал таким, каков он есть. Единственным, хоть и неподходящим, кровом для одиноких женщин.
Он склонился над матерью. Она едва дышала. Она хотела, чтобы он пришел, — проститься. «Я хочу благословить тебя, сын, — чуть слышно прошептала она, — я не могу оставить тебя вот так».
И вот, впервые за много лет, он услышал его.
Бога всех матерей, который взорвался криком в его груди. Захлестнув его волнами любви. И боли.
Нежданно и негаданно, Вседержитель явил себя.
Урия ясно увидел его. Он был в этой юной матери, которая красила глаза, чтобы казаться старше. Он был в ее подругах по несчастью, таких же девочках, как она, которых называли нечистыми лишь потому, что они не умели скрывать свои страхи. Господь был в этом месте, от которого держались в стороне доктора, дабы не запачкать свое имя. Он был в развороченных постелях. В обреченных взглядах тех, кто старше. В размазанном макияже.
Он был там, где никто другой не желал находиться.
Но возможно ли? Возможно ли, что Господь воинств смешался с толпою самых сирых? Возможно ли, что и он сам походил на них, что и он был таким же отвергнутым, отринутым?
И Урия закричал. Он кинулся прочь, моля о помощи, побежал искать врача, задыхаясь от слез: «Бога ради, помогите моей матери!»
О нем рассказали Урии другие женщины. Немного стыдясь, они признались: «Сюда приходит лишь один врач».
— Кто же он? — воззвал Урия в слезах. — Назовите мне его имя!
И они ответили:
— Его имя Де Медико. Йосеф.
И Урия бросился на поиски. Спрашивал о нем у всех, кто попадался. Где найти Де Медико? Где он живет? Кто знает о нем? Скажите, кто его знает, спросите, может ли он прийти к моей матери, помогите найти его.
Искал он долго, и помочь ему смогли лишь нищие джудекки. Они все знали его. Йосеф постоянно навещал их, приносил пищу и молоко. Когда Урия наконец нашел Йосефа, то уже задыхался от бега. Слезы засохли на его небритых юношеских щеках.
Йосеф занимался пожилой женщиной, брошенной умирать на постели. Урию поразило, с каким спокойствием он омывал ее покрытые язвами руки. В нем не было отвращения. Не было страха. Размеренность каждого его жеста пленила Урию, равно как и уважение, с каким он ухаживал за ней и провел пальцем по ее лбу, чертя последнее благословение.
Йосеф был высок. Темные, едва подернутые сединой волосы. Судя по слухам, он был лет на пятнадцать старше Урии. Борода аккуратно расчесана. В ярко-черных глазах читалось сочувствие.
Взгляд Йосефа не походил на тот, каким врач смотрит на больных. Он не видел увечные, разбитые органы, восстающие против лечения или не работающие как надо. Он не думал об умирающих как о без пяти минут трупах, которые лишь ждут, когда их подберет могильщик.
Несмотря на то что он находился среди хромых, слепых, прокаженных, нищих, он чувствовал себя среди живых.
Урия недоумевал. Кто этот человек, что видит в болезни не врага, но друга? Почему он излучает такое спокойствие? Как ему удается улыбаться смерти?
Он наблюдал за ним несколько минут и наконец окликнул:
— Вы Йосеф Де Медико?
Йосеф немедля поспешил к его матери. Он нисколько не колебался, его не пришлось убеждать, он совсем не удивился, когда Урия сказал, что придется идти в публичный дом. Он просто сложил инструменты в кожаный мешок и сказал: «Веди меня к ней».