Теперь жизнь казалась Урии тайной, которую хотелось познавать день за днем, завесой, которую нужно приподнять, простым и пронзенным телом, в котором Господь долготерпеливый понемногу являл себя.
Вечером он падал от усталости, позволяя звездам укутать его тело ночным покрывалом, а Йосеф засыпал рядом, желая ему доброй ночи и моля небо о даре сострадания.
Перед тем как уснуть, Урия всегда задавал один и тот же вопрос: «Йосеф, когда же настанет счастье?» И Йосеф отвечал: «Оно настанет после страданий, преследований, землетрясений и предательств. Оно придет, если ты посвятишь себя кротким и беззащитным».
Через год они расстались. Урии исполнилось двадцать лет. Йосеф собирался жениться на женщине из африканских земель, с которой его связывала ктуба, заключенная много лет назад. И хотя он был уже в летах, он мечтал о сыне. Он не мог больше бродить по дорогам.
Обоим расставание далось нелегко. Они привыкли к обществу друг друга, словно путники в странном паломничестве. Им нравились выработанные за годы привычки, взаимная забота, постоянное присутствие друг друга. Не говоря друг другу ни слова, они считали себя семьей, товарищами, решившими разделить одну судьбу. Так они медленно готовились прощаться, продлевая радость от простого сидения рядом и ожидания того часа, когда Бог рождающий поднимется с рассветом. Поджаривая горькую траву на огне, разведенном на ветвях дикого плюща, они с наслаждением наблюдали, как скручивается и съеживается зеленый стебель. Йосефу нравился этот аромат, он медленно вдыхал его, чтобы почувствовать в себе священную силу плюща, его способность расти отстраненно, незаметно, наблюдая за бренностью этого мира. Он всегда просил Урию выращивать плющ, учась у него способности укореняться где угодно. Быть упрямым в достижении результата, не оскверняя места, где прорастаешь.
В последние дни Йосеф обучил Урию тому, что считал самым важным. Простым правилам. Врачевать. Прощать. Благодарить. Всему же прочему, говорил он, можно обучиться и самому: нужно исследовать древние снадобья восточных лекарей, узнать действия аметистовой пыли, внимательно наблюдать за движением крови в жилах.
Разбираться в том, как работает тело, — это все равно что вопрошать самого Бога, а если же Урия захочет продолжать заниматься врачебным делом, ему нужно быть готовым удивляться так, как удивляются наблюдающие за небом.
С чувством преклонения перед неведомым.
Вот почему он отправлялся к бенедиктинцам, открывшим медицинскую школу в Салерно. И хотя они были христианами, они не требовали смены веры. Они могли обучить, как получать снадобья из порошков, из волос, из листьев и трав. И как путешествовать по собственному внутреннему миру еще до того, как ступишь на дорогу.
Они простились молча, слова не шли.
Йосеф передал Урии сумку с медицинскими инструментами и лоскут, на котором были имена вылеченных больных и название местности, куда он собирался отправиться. Он сжал Урию в объятиях и сказал: «Пиши. И не стесняйся позвать меня, если почувствуешь опасность».
Урия обещал. Он отправился в монастырь и оставил за плечами все прожитое.
Когда же через три года он вышел в мир, у него была длинная борода, глаза горели и во взгляде его читалось, что он познал и дождь, и огонь, и судьбу.
Он был красив и непорочен. Притягателен и загадочен. Казался интересным, как мудрый властитель, и был скромен, как нищий.
Глава 4
Когда Паскуале нашел его, Урия уже умирал.
Он лежал на заброшенном пирсе, неподалеку от порта. Тело его уже покрылось язвами. Должно быть, он недавно сошел с корабля, от него еще пахло солью и ветром.
Ни о чем другом он и не мечтал, Урия. Все эти годы. Лишь увидеть меня. Вновь встретиться со своей дочерью, рожденной от «нечистой» матери. Защитить меня от зла.
В долгом изгнании, назначенном ему в наказание, он никогда не роптал, не жаловался. Он принимал от Бога близость и разлуку, свободу и рабство, войну и мир.
Но было и то, что его печалило. Что он не передал меня моему суженому. Не проводил меня под свадебный балдахин. Не танцевал на нашем празднике, благословляя Господа за подаренную ему дочь.
Вот почему по прошествии тридцати лет он вернулся. Вернулся ко мне после того, как, путешествуя все эти годы, работал юнгой, задыхался в трюмах, греб изо всех сил, добирался с караванами бродячих актеров, шагал по дорогам пилигримов. Он сходил с корабля и вновь поднимался на палубу, он прочел все, что смог разыскать; постился, молился, лечил. Больные были в каждом городе, и все как один — граждане единого царства. На каком бы языке они ни говорили, они просили о милости; какую бы религию ни исповедовали, все они хотели излечиться.