И когда в то самое утро Урия заметил Паскуале, жизнь и смерть прошли чрез него уже тысячу раз, в родах, в стенаниях, в агонии, в крови матерей. Они сменялись, точно времена года: тучные, худощавые, незамужние, вдовые. Он вобрал в себя все, пережил все. Всемудрый Господь вылепил его подобно тому, как лепят из глины, придав ему форму, очистив от всего лишнего.
Урия улыбнулся и, ничуть не удивившись, сказал: «Я знал, что ты придешь. Отведи меня к ней, Паскуале, я звал тебя всем сердцем три дня подряд».
Паскуале взвалил его себе на плечи. Он понимал, сколь велик риск подцепить заразу, но не смог найти ни повозки, ни лошади. Он подумал, что одеяние убережет: на нем были перчатки, ноги забинтованы. «Я справлюсь, — подумал он и отвечал лишь: — Хорошо, Урия. Я тебя отведу».
Но путь оказался слишком труден. Урия останавливался на каждом шагу, ему хотелось пить. Он кашлял. Несмотря на то что стоял декабрь, было жарко. Земля трескалась, солнце нещадно палило, стягивая кожу, ослабляя тела, раня лучами-лезвиями.
Паскуале смочил тело Урии экстрактами трав, что были при нем, дал ему воды, омыл, как смог. Не уходи, повторял он ему после каждого привала, ты ей так нужен, она должна сказать тебе, как сильно любила тебя все эти годы, не дай этим словам остаться непроизнесенными, собери все силы, сожми зубы, держись за меня.
На пути им попадались другие чумные, умоляющие о помощи, женщины и дети, повозки, полные прелатов, сбежавших из своих приходов.
Тот зимний день отдавал огненным жаром, Вездесущий требовал избранной жертвы.
Когда они добрались до дома, оба едва стояли на ногах, крепко прижавшись друг к другу, дрожа в лихорадке. Они выглядели точно двое солдат, бежавших с поля боя в разгар вражеского наступления. Точно двое ветеранов, пришедших умереть на родную землю.
И я, я была этой землей.
Потрясенная, я посмотрела на них и поняла, что оба они уже во власти чумы, почтенные доктора.
Я уложила их рядом. Урия был почти при смерти. Паскуале бредил. Из его уст вырывались бессвязные слова, вызванные горячкой.
«Я привел его, душа моя, моя радость. Я привел его к тебе, — повторял он. — Он звал тебя, и я услышал. Ты видишь? Теперь он здесь». Я не могла поверить собственным глазам, почтенные доктора.
Мои любимые мужчины, отец и муж, умирали. И оба сделали все, чтобы умереть рядом со мной. Точно им не было дела до смерти. Точно я была их единственной дорогой домой.
Я не знала, что сказать. Что говорил мне Урия прежде, чем его схватили? Я постаралась оживить в памяти ту ночь, когда стояла посреди разграбленного дома, оглушенная ужасом. Но я ясно вспомнила, как отец сказал: «Я вернусь», и теперь сдержал обещание.
Я сделала все, что было в моих силах. Прикладывала компрессы, жгла лекарственные травы, сделала кровопускание, прижигала язвы. Я смочила их розовой водой, экстрактом горца, обтерла настойкой шафрана.
Я обратилась к камням отца. Сапфиры и изумруды снимают лихорадку. А если уже ничего не помогает, нужно положить по камню к вискам, на глаза и туда, где сердце. Так он говорил, когда я была маленькой.
Не знаю, сколько часов я провела у их ложа, почтенные доктора. Я не спала. Не ела. Позабыла обо всех больных. Провалилась в воспоминания. Во мне всплывало то одно, то другое.
Как Урия утешал меня, как наставлял, как учил работать со скальпелем. Как рассказывал о том, как Господь всех зим призывает весну, как говорил: «Лихьот смеха, будь счастлива, дочка».
Как Паскуале снял с моих рук веревки, как смотрел мне в глаза, когда ему было тринадцать лет, как любил меня, словно изгнанник, словно тот, кто непременно вернется, тот, кто знает, куда ему нужно идти.
Наконец, силы оставили меня, и я в изнеможении рухнула, уснув рядом с ними.
Я не почувствовала, как отец последним усилием потянулся ко мне, чтобы сжать мою руку.
Я не стала отдавать его могильщикам. Когда они шли мимо нашего дома, я сказала, что у нас никого нет. Нет у нас никаких мертвых.
Я облачила его в праздничное платье. Расчесала его с маслом гибискуса. От него не шел дурной запах, его борода была аккуратно убрана, он был красив и величественен, точно король.
Никто не помог мне отнести его к боярышнику. Не помог вырыть яму. Я сделала все сама. Сама вырыла теплую, уютную, точно материнская утроба, колыбель. Мне хотелось, чтобы он упокоился рядом с моим нерожденным сыном, дабы они оберегали друг друга. Ведь он сам учил меня, что мертвые должны быть рядом друг с другом.