До самого последнего момента я так и не смогла проститься с ним, не смогла сказать «прощай» теперь, когда я наконец-то обрела его. Я повторила его же слова: «Я вернусь».
Теперь был мой черед идти вслед за ним, хотя я не знала, когда настанет время. Теперь я была далека, не он.
На камне его могилы я написала не только его имя, Урия. Я написала слова, которые он часто повторял, говоря о моей матери: «Любящий всегда тоскует по тому, кого любит». Чтобы надпись не стерлась с камня, я окунула палец в чернила каракатицы. Вдохнула морской воздух. И сказала: «Теперь ты дома».
Так я стояла, пока не зашло солнце и все не погрузилось во тьму, пока цветы боярышника не сомкнули лепестки.
А он остался, свернувшись в песочной колыбели: мужчина, уснувший рядом с ребенком.
Глава 5
Паскуале спал. Он не заметил, как ушел Урия. Пока он спал, я еще могла обманывать себя, что он здоров. Лишь цвет его лица выдавал болезнь, в остальном черты его оставались прежними, мягкими, безмятежными.
Я давно не ходила к больным. Они по-прежнему лежали в своих постелях. Многие дышали с трудом. Иные плакали. Вокруг царила смерть, а я по-прежнему была здорова. Как такое возможно? Почему из всех Господь смилостивился лишь надо мной?
Я посидела с ними. Несчастные незнакомые тела, пребывающие в полной безвестности. Я утешила их, напевая песнь выживших женщин, аэле яаргу отха, да защитит вас Господь, и подпалила на огне несколько кусочков древесной коры.
Это мне подсказал Урия, когда мы изучали человеческое тело; кора испускала легкий дымок, помогая больным отойти с миром. Если же совсем ничего не помогало, отец просил: «Отлети прочь, уставшая душа, не задерживайся здесь».
Так сделала и я. Приласкала нескольких старух, пригладила волосы детям. У одного мальчика были грубые, пораненные руки — видимо, он был плотником. На другом, из семьи побогаче, были шелковые одежды. Но всех их я называла баним, дети мои.
Среди больных были старые и молодые, богатые и бедные, бездомные и неприкаянные. Каждому я шептала, чтобы не боялся, не откладывал переход.
Вдруг я услышала голос Паскуале, он кашлял и тревожился, не обнаружив Урии рядом, он вопрошал, что с ним.
Я поспешила к нему. Не желая его огорчать, я пыталась улыбаться, но не могла произнести даже имени Урии, голос срывался в хрип. Паскуале тут же все понял. «Господь всех живых, прими его к себе», — произнес он.
Затем он вновь забылся беспокойным сном. У него болели кости, он кашлял кровью. Я уселась рядом с ним, баюкая его, чтобы он чувствовал тепло моего тела. Мне не было дела ни до его язв, ни до опасности. Мне хотелось, чтобы он был рядом со мной, мне хотелось защитить его и выиграть время. Как могло быть, что жизнь, проведенная вместе, казалась мне теперь такой короткой? Почему я не могла остановить происходящее, почему не могла растянуть мгновения, почему не кричала на время, готовое нас разделить?
То была очень долгая ночь. Паскуале скручивало судорогой. Руки его выгибало, он терял сознание от боли. Ни омывать его тело, ни обдувать лицо, ни поить его напитком экстракта мальвы больше было ни к чему.
Мучения сменялись передышками. И в редкие минуты просветления сознания он улыбался мне. Он, излечивший столько тел, владевший столькими знаниями, теперь просил лишь об одном: о новом одиночестве, что предстояло нам познать. Одиночестве ушедшего и одиночестве остающегося. Он выпивал глоток воды лишь для того, чтобы я не огорчалась. Улыбался из последних сил, чтобы я не грустила. Слабо сжимал мою руку, чтобы напомнить, что он меня не оставит.
Это был конец.
Тогда я принялась нашептывать ему слова, что шептала и прочим больным. До слез, до боли в висках, после всех потерь и обретений, что мы пережили, после всей любви, что подарили друг другу, я сказала ему: «Ступай».
Ступай, Паскуале, погрузись в невозвратную вечность. Я тебя не держу. Ты слишком страдаешь, ты с болью продираешься сквозь тернии, ты держишься лишь ради меня. Ступай же, я освобождаю тебя от этих уставших членов, от этого изнемогшего тела, которое задается вопросом, что же ему предстоит. Иди, Паскуале, шагни в неизвестное, жизнь — это не только ничтожество и тлен, предназначенные обратиться в прах. Нет, жизнь принуждает тебя к смерти лишь для того, чтобы ты обрел блаженство. Ступай, любовь моя. Ступай. И не оглядывайся.
И он ушел.