Помни, дочка, объяснял отец, тебе будут говорить, что врачи принадлежат к разным стратам: одни врачуют, а другие режут, и только последним позволено проводить операции. Знай, что практиковать хирургию, не разбираясь во врачевании, невозможно. И вот еще что. Тебя заставят нацепить на одежду желтый круг, чтобы все знали, что твой отец — еврей. Но тебе следует признавать лишь одно отличие — сочувствие к ближнему, боль за него. И если тебе скажут, что твое дело — только принимать роды или заботиться о роженицах, ты отвечай, что врач черпает свое мастерство из кладезя Господня, что в зачатии участвуют люди обоих полов, и принимай каждого, кто бы к тебе ни обратился, не важно, мужчина то или женщина. А если тебя поведут на суд, обращайся к судьям с уважением, но не поддавайся на их речи. На любые их замечания и вопросы отвечай так: «Или не слышите вы крик убогих, что возносится из самой земли?»
Я слушала отца, и страхи росли во мне день ото дня. Почему отец хотел обучить меня как можно скорее? К чему он столь рьяно занимался своими опытами? Отчего так жадно и так безостановочно заносил в каталоги растения и болезни, работал без продыха, словно его что-то подгоняло?
Мне было лет десять, почтенные доктора, и мне еще нравилось собирать у берега рогоз, чтобы набивать кукол его пухом. Я играла, склеивая сосуды из битых черепков. Ловила в ручьях лягушек и ужей. По утрам я следила за облачным роем поденок, насекомых, что живут всего день-два. И ныряла в морские волны, чтобы поймать донных рыб и прозрачных морских медуз.
В джудекке у меня не было друзей, потому что никто из местных не хотел, чтобы я общалась с их детьми.
Я была Вирдимурой, единственной девочкой, которая управлялась со щипцами и уже умела вытащить младенца из чрева. Которая знала, как устроен человек и ведала секреты мертвецов. Которая испаряла мочу под лучами солнца.
Для христиан я была ведьмой. Для евреев — нечистой. Для арабов — заблудшей.
И еще. У меня были вьющиеся, светло-рыжие волосы, каких никогда не было у евреек. Белейшая кожа, яркие веснушки на носу, темный рот, вытянутое и гибкое тело — наследство от матери.
И конечно, сама моя мать.
Тайна. Покрытая мраком.
Поэтому я была одинока. Я играла в кости из копыт овцы или барана: подбрасывала их в воздух и смотрела, какой рисунок сложится, когда они упадут. Хранила у себя свиной пузырь, хотя свиное мясо было запрещено, наливала в него воду и надувала мяч.
Соединяла ароматы, смешивала жидкости, поджидала приливы и отливы, призывала дожди. Я с жадностью наблюдала, как всходят посевы и как из семени проклевывается будущее дерево, нежно прислушивалась к гулу земли. Если кому-то предстояло отправиться в мир иной, я предупреждала о том удаляющуюся душу, передавала ее Урии и провожала в путь, верша ритуал прощания, помогая отцу омыть умирающего водою и маслом.
Единственным моим другом был мой отец. По ночам я в отчаянии прижималась к нему и повторяла: «Только не бросай меня, не бросай, без тебя меня не примет никто и нигде».
Но потом я успокаивалась. Слушала его легкое дыхание. Ночь проникала в его ноздри и вылетала из них свежей и нетронутой.
Он всегда засыпал с улыбкой на устах, маэстро Урия.
Лишь однажды из его глаза скользнула слеза, я смахнула ее пальцем — она растаяла и стала солью.
Глава 5
Йосе́ф Де Медико явился к нам накануне праздника кущей. Отец сказал о нем лишь то, что он старый хирург, занимающийся кровопусканием, и что когда-то они вместе ездили на Восток за специями и нашатырем.
То было впервые, почтенные доктора, когда у нас поселился гость. Я не привыкла, что в нашем доме есть кто-то, с кем мы должны делить пищу и кров.
Я была готова предложить постояльцам омовения. Мы с отцом мылись в море, но у нас дома была и бочка для сбора дождевой воды, и нам не пришлось отправлять гостей мыться в общественные бани.
Мой отец был очень возбужден, прежде я никогда не видела его таким. Он пожелал, чтобы я вычесала шерсть на кроватях, вычистила все сундуки, где мы хранили белье, вытащила оттуда ткани, шелка, стеганые покрывала и одеяла. Он велел мне украсить стены циновками и коврами и наполнить корзины инжиром и сладким миндалем. На полу, вокруг кроватей, он попросил постелить мягкие шерстяные дорожки, сотканные в Кальтабеллотте, и циновки, хрустевшие под ногами. Отец пожелал, чтобы вся наша кухонная утварь была на виду: тазы, кувшин для воды, железная ступка, котел, терракотовые миски, сосуды для масла, большие и малые. По стенам ему вздумалось набить гвоздей и крючков для всевозможных предметов и одежды, он даже сделал вешалку для плащей. Затем он попросил меня приготовить подробный перечень всего, что требуется для выпечки хлеба: емкости, чтобы замесить мацу, деревянный стол, глиняная посуда, горшки.