Оттого-то Урия был убежден: что бы ни приуготовил ему царь Давид, решено это по правде.
Иногда в войске, особенно среди воинов иудейских, да и среди храбрых Давидовых, роптали, что суд правды должно бы свершить и над царем, ведь это он повелел предать смерти убийц Иевосфея, и отрубить им руки и ноги, и повесить их над прудом в Хевроне, а Иевосфей был как-никак наследником царя Саула, и те люди, которые убрали его с дороги, думали, будто сослужили царю Давиду добрую службу; и это он взял к себе хромого и колченогого сына Ионафанова, Мемфивосфея; и это он приказал побросать в огонь всех добрых и полезных филистимских богов; это он, победивши царя Адраазара, велел подрезать жилы полутора тысячам коней, а ведь кони-то, верно, святыня! Однако ж никто и никогда даже не пытался свершить этот поистине немыслимый суд правды — чтобы прикоснуться к помазаннику Господню, требовалось мужество и безумство, коего ни один из храбрых покуда в себе воздвигнуть не умел, а все эти отдельные правды сплелись воедино и стали неразличимы, сплавились во всеобъемлющую и неоспоримую, если не сказать божественную правду.
И все же в усталых, медлительных мыслях Урии брезжило порою, что, может статься, заботой его будет — поразить царя мечом правды, даже и такое вовсе не казалось немыслимым. Что бы ни поручили ему, он все исполнит, жить — значит исполнять свой долг; долг Урии всегда заключался в том, чтобы сражаться, и грабить, и завоевывать, а потом отказываться от завоеванного, отдавать кому-нибудь другому, дарить нищим, бросать в реку, а потом идти дальше, равнодушно и беспощадно. Он никогда не отвергнет ту участь, что выпала ему.
И о Вирсавии он тоже думал, плоть его думала о ней, если царь позволит, он ляжет спать с Вирсавией.
Среди всех священных чисел «два» — самое священное, ибо это число любви, и созидания, и женских грудей, и ляжек.
Поднявшись на вершину первого кряжа, он поднял глаза свои и увидел мир: солнечный свет дождем струился на сквозистые деревья, в оливковой роще перед ним ходили женщины в багряных одеждах, горы соединялись с небом в мерцающую дымку, которая напомнила ему о море: однажды с вершины холма неподалеку от Яфы он видел море. Дивная, непостижимая красота бытия наполнила его.
Даже число тридцать семь было дивно и прекрасно. Трижды тридцать семь дает сто одиннадцать. Двенадцать раз тридцать семь дает четыреста сорок четыре. Двадцать семь раз тридцать семь дает девятьсот девяносто девять.
Господи, Господи наш, сколь величественно имя Твое!
Урия выпрямился, передвинул немного повыше тяжелый меч, солнце жгло его покрытое рубцами, опаленное огнем ржаво-красное лицо, взор его устремлен был к Иерусалиму, городу Давида. Он не ждал для себя ничего в особенности, конь поник головой, и она моталась из стороны в сторону, Урия чувствовал беспокойство и трепет, он был преисполнен ожидания.
_
Женщинам нужен колодезь, чтобы собираться подле него.
Поэтому царь велел выкопать и обложить камнем колодезь перед своим домом, на склоне, ведущем к скинии Господней. Колодезь этот был безводный, мнимый, подлинная вода текла подземным каналом от Гионского ручья к Сиону, к царскому дому гионскую воду возили в кадках, занимались этим рабы и слуги. Воду женщин, мнимую воду из пустого колодезя, носили в легких глиняных кувшинах с ременными петлями; это была вода, которой не существовало.