– Round one! Fight! – прозвучал знакомый голос.
– Плоть немощна, зато дух мой еще бодр силой слова божьего, – сказала женщина суммоист.
– Ой-е-е-ой! Что ты несешь? – сказал Максим.
– Я несу истину, которую отняли у нас горячо любимые вами коммунисты, – ответила Свинская.
– У вас они точно ничего не отняли, вы бы сейчас в поле работали или барских коров доили, а не в администрации рассуждали на полном серьезе о будущем страны и ценностях современной молодежи. Впрочем, это было бы и правильно, – сказал Максим.
– Конечно, вас как коммунисты в школе научили так вы сейчас и рассуждаете.
– Какие коммунисты меня учили?! – возмутился Максим. – Когда бы они успели? Ну что вы несете.
– А вас кто-то, вообще, хоть чему-то учил? – спросила Аня у Свинской.
– Ой, вырядилась на американский манер! Вся гадость от американцев. Ты явно вверглась в пучину множественных беспорядочных сексуальные связей, и ненавидишь себя за это и всех мужчин тоже, так как никому из них по-настоящему ты не нужна. Как следствие ты постоянно думаешь о суициде и давно бы его совершила, но ты влюблена в другую девушку и эта любовь, которой ты стыдишься тебя еще и держит на белом свете. Как это мерзко!
– Что?! – возмутилась Аня. – Ах ты сумасшедшая … Я сейчас тебя точно ударю.
– Не святой идет к богу, но бог идет к грешнику, – сказала Свинская.
– Какая путаница, – только и успел сказать Максим, как Лили – Аня сделала два сальто вперед с опорой на руки и оказавшись на ногах влепила две пощечины Свинской.
– K.O. – прозвучал голос. Максим не выдержал и истерично засмеялся, больно смешно долго и тяжело, тщетно цепляясь за воздух и трухлявые доски забора Свинская падала на землю, как обессилевший Халк, как умирающий динозавр и как потом выяснилось, падая нанесла себе гораздо больше повреждений чем Аня своими пощечинами.
– Round two! Fight! – снова распорядился закадровый голос.
– Если бог с нами, то кто против меня? – как-то утвердительно сказала Свинская.
– Все против вас и бог в первую очередь, – сказал Максим. – Что же вы всякую чушь несете и делаете непонятно что, еще и богом прикрываетесь? Тьфу на вас!
– А, я вас узнала, это вам так с рук не сойдет, Максим Сергеевич.
– Да я от вас и не скрываюсь, – ответил Максим и оказавшись напротив Свинской выполнил комбо из оплеух и подзатыльников. Свинская устояла на ногах.
– Придет время, и вы ответите за свое вероломство. Одним пламенем вместе с вашими коммунистами будете гореть.
– Да идите вы к черту! Тьфу, – выплюнул Максим жевательную резинку, которую вроде бы и не начинал жевать. Жевательная резинка полетела в сторону Свинской, во время полета она стала жесткой и приняла форму пули, а приняв форму пули невероятно ускорилась и попала в лоб Свинской.
– K.O. – прозвучал голос. – You win.
Свинская упала в глухом нокауте. Теперь смеялась Аня и Максим тоже засмеялся.
– Да какая уж тут Lucky boox. Остаются, только ласки, – сказал Максим обнимая Аню и загадочно ей подмигивая. – Пора в постель.
– Спать, – уточнила девушка.
– Ну, конечно, спать. А что еще нам остается?
Девушка что-то ответила, не переставая смеяться при этом … А, дальше … То, что было дальше касается только двоих и третий там лишний, не смотря на все веяния последних лет. К тому же они действительно, просто легли спать.
Максим вспомнил события прошедшей субботы и радостно засмеялся, сидя на кухне и допивая терпкий кофе. Но вдруг, внутри что-то больно кольнуло, это был не миокард и не спазм скелетной мускулатуры, это была душевная боль. Парню внезапно стало очень и очень жаль Свинскую. Она, конечно, на самом деле было очень омерзительным, ленивым и наглым человеком, но вместе с тем она была и очень жалкой и несчастной. Предки Свинской были крепостными крестьянами, после отмены крепостного права стали условно свободными, а затем охотно приняли революцию. Однако сама Свинская, по ее же словам, сильно ненавидела коммунистов. Максим никогда не задумывался о том какие причины были у этой ненависти, кроме рассказов настоятеля местного храма протоирея Михаила о коммунистических зверствах и коммунистическом же терроре. Максим никогда особо не слушал занудные и корявые речи Свинской, а лишь ждал, когда она выскажется и наконец замолчит, но сколько бы та не говорила высказаться ей никак не удавалось. И вот сейчас вместе с жалостью, при осознании того что Свинская, все-таки, человек, а не только раздражающий фактор, Максим понял в чем причина ее нелюбви к коммунистам. Настоящая причина заключалась не в скудоумии, помноженном на рьяную антикоммунистическую пропаганду. Причина была совсем иная – обида на коммунистический строй, обида на самих коммунистов. Ведь они сначала дали крестьянам свободу, дали им возможность работать и относительно достойно жить, позволили им считать себя полноценными членами общества и гордиться своей страной, дали им возможность учиться и развиваться, дали возможность заниматься спортом, культурно развиваться и отдыхать, но при этом постоянно направляли и подсказывали, указывая на ориентиры, пусть даже не всегда правильные, но единые для всех. И внезапно коммунисты взяли и исчезли вместе со всеми своими ориентирами, оставив подопечных один на один с непонятной и дикой свободой. А пришедшие им на смену наложили в маленькие и ветхие телеги разума позавчерашних холопов столько навоза, что те по сей день не в состоянии сдвинуть эти телеги с места, не разрушив их до основания. Так что Свинская была скорее пострадавшей нежели кем-то еще. Максим вспомнил ее падающей в грязный талый снег, вспомнил как порвался ее пуховик, отчаянно зацепившийся за гвоздь, торчащий из гнилой доски забора. Так же Максим вспомнил и о том что Свинская уже наказана кем-то свыше, так как у нее нет своих собственных детей, а она очень бы хотела их иметь чтобы вложить в них … Но что она была способна вложить? Ничего. Она была способна лишь переложить часть запревшего навоза из телеги своего сознания в телеги детей, она и перекладывала в умы тех детей над которыми оформила опекунство, а они хоть и сопротивлялись, но принимали по пол лопаты зловонной субстанции, надеясь, что со временем она станет удобрением, на котором вырастут красивые благоухающие цветы. Парню стало до боли в сердце жаль Свинскую, не умеющую ни думать, ни работать, ни радоваться жизни. Даже вера, в которой она казалось нашла ответы, для нее была тяжким, непонятным и непосильным подвигом, делающим ее особенной и исключительной, но не дающим никакой душевной и сокровенной радости.