Ей принеси мою мольбу и стон,
Ей расскажи, что горем я сражен,
Что, одинокий, мерзну я в снегу,
Что радость доставляю лишь врагу.
Но и врага мой жребий растревожит, —
Любимой жалость я внушу, быть может?
Ужели не заплачет вместе с тучей,
Когда погаснет свет звезды падучей?»
Звучали стоны то сильней, то тише,
До слуха Вис дошли шаги на крыше,
Любовь проснулась в сердце опаленном,
Кормилицу послала за влюбленным.
Душа ее страдала и томилась,
Пока наперсница не воротилась.
Кормилица спустилась быстро вниз
С посланьем от Рамина милой Вис:
«Я надоел тебе, моя любовь,
Иль пить мою ты продолжаешь кровь?
Какому же обязан я злосчастью,
Что ты пресытилась моею страстью?
Все той же верен я любви, надежде,
Но ты-то стала не такой, как прежде.
Ты беззаботно кутаешься в мех,
А я в смятенье падаю на снег.
Мне — боль и горе, а тебе — шелка,
Тебе — веселый праздник, мне — тоска.
Ужели бог такой желал судьбы:
Тебе — пиры, мне — слезы и мольбы?
Ужели ты сотворена для нег,
А я в унынье проживу свой век?
Будь счастлива всегда, из года в год:
Ты нежная, ты не снесешь невзгод!
Но почему же я страдать обязан?
Ужели с горем навсегда я связан?
Будь радостна — ты радости достойна,
Ты мной, твоим рабом, владей спокойно.
Но ты поймешь ли, что я тяжко болен,
Что я в цепях твоих кудрей безволен,
Что ночь темна, а светоч мой погас,
Ушел покой из сердца, сон — из глаз.
Я, как безумец, бегаю по крыше,
Вокруг — лишь мрак, над городом нависший.
Стремлюсь к тебе, но ты всегда вдали.
Мою надежду не испепели!
Ночную тьму развей сияньем дня,
В свои объятья заключи меня.
О, лишь объятий жаркое тепло
Меня б теперь от холода спасло!
Свой дивный лик открой мне поскорей,
Дай мускус мне вдохнуть твоих кудрей.
Я пожелтел, как золото, гляди, —
Прижми меня к серебряной груди!
Иду к тебе, блуждая, в сердце робость,
Разлука наша для меня — как пропасть!
О, не гордись моими ты скорбями,
Не радуйся, что твой любимый — в яме.
Не отнимай надежду на свиданье,
Иначе прокляну я мирозданье.
Не гневайся, убийства не готовь,
Не отнимай надежду на любовь.
Пока я жив, я не уйду к другой,
Твоим рабам пребуду я слугой».
Душа у Вис вскипела, как вино,
Когда оно с огнем сопряжено.
Сказала мамке: «Пораскинь умом,
Как от Мубада мне уйти тайком.
Он спит, но, если он проснется, — горе:
Несдобровать мне, я умру в позоре,
А он, старик, проснется в самом деле,
Когда поймет, что нет меня в постели.
Одно поможет: с ним ты лечь должна,
Как с милым мужем — добрая жена.
Ты спрячь лицо, ложись к нему спиною,
Он пьян, тебя он спутает со мною.
Ты пышным телом, как и я, мягка,
Обнимет он — обманется рука.
В беспамятстве, хмельной, на сонном ложе,
Ужели кожу отличит от кожи?»
Сказала и светильник погасила,
Кормилицу супругу подложила,
Сама пошла к Рамину, весела,
В лобзаньях исцеленье принесла.
Сняла с себя покров из горностая
И разостлала, юностью блистая,
Рубаху мокрую сняла со смехом
С Рамина — и укрылись лисьим мехом,
Друг с другом, радуя сердца, слились,
Как с дивной розой зимнею нарцисс.
Иль то слились Юпитер и Луна?
Иль то огнем охвачена сосна?
От их любви раскрылись вдруг тюльпаны,
Повеял амброй мир благоуханный,
И толпы звезд сквозь тучи пробивались —
Утехами влюбленных любовались.
Жемчужный дождь природе стал не нужен, —
Ее смутила прелесть двух жемчужин.
О, что самозабвенней соучастья
Души и плоти, ласк и сладострастья!
То на руке Рамина спит подружка,
То для него ее рука — подушка.
Вино смешалось, скажешь, с молоком,
Атлас, воскликнешь, к бархату влеком!
Они сплелись, перевились, как змеи.
О, что сплетенья этого милее!
Уста в уста, лежат, забыв тоску,
Меж ними места нет и волоску!
Всю ночь они делились тайной сладкой,
И ласка следовала за разгадкой.