Маргарита Кирилловна давно смирилась с мыслью, что сын вырос, он уже взрослый, самостоятельный мужчина и мудрые мамины советы для него пустой звук. Он поступит по-своему и настаивать бесполезно, можно только спровоцировать очередной скандал, и лишний раз потрепать и без того расшатанные жизнью нервы. Тем более, если вопрос касается этой маленькой пассии, его Ксюши. Стоит только заикнуться о ней, как у него вспыхивают глаза, светится радостью лицо, все существо излучает восторг. И что это за страсть, что за сила такая неведомая, так крепко сжавшая сына в своих тисках. Лучше его в этот момент не трогать, разорвет любого, защищая свою девочку, как он любит ее называть. Придется смириться и принять то, что есть. Иначе себе дороже выйдет. Его любовь так велика, что он, пожалуй, в слепом порыве и через мать переступит.
"Да, к тому же она и неплохая девушка, добрая, отзывчивая, воспитанная, не нахалка и не грубиянка. Ну, конечно, горе подкосило ее, много плачет, а кто бы не плакал на ее месте – сразу и отца и мать потерять. Но она нежная, послушная и очень любит Кирилла, это правда. И он имеет на нее большое влияние. Может, и в самом деле, будут счастливы вместе. В конце концов счастье сына разве не мечта любой матери. Буду противоречить, стану для них врагом. А так, есть надежда, что и мне в этом счастье найдется уголок.
А с другой стороны, бедная девочка. Как она справится с ее сыном, с этим мартовский котом. Уж такие у него женщины были – матёрые, волевые, крепкие, с характером и ни кто из них не смог удержать его в узде. А она малое дитя. Что с ней будет? Жалко девочку. Хотелось бы ей помочь, но даже я ему не указ, не в силах на него влиять. Кирилл такой же ловелас, как его отец" – с грустью подумала Маргарита Кирилловна.
Мать рано вышла замуж – ей не было еще и девятнадцати лет – потому что уже была беременна. Кирюшин отец тогда тоже околдовал ее, глупую и наивную, поверившую ему, а потом гулял направо и налево, пока не ушел совсем, оставив женщину с двумя маленькими детьми. Она, как никто, сочувствовала Ксении и готова была в любой момент оказать поддержку и сделать все возможное, что было в ее силах.
А еще Ксюша чем-то незримым напоминала ей Свету. Вроде как дочь покинула их в десятилетнем возрасте, пропадала где-то несколько лет и вот теперь вернулась, повзрослевшая, четырнадцатилетняя и опять продолжает жить с ними как ни в чем не бывало. И мать почувствовала себя помолодевшей, будто перенеслась на несколько лет назад. К тому же ее забота теперь тяготила взрослого сына, зато Ксюша как раз наоборот, тянулась к женщине – девочка явно нуждалась в материнском тепле и совете.
Глава 27
За прошедшие после похорон три недели Ксюша сильно изменилась. Она уже не плакала, как раньше, и не грустила так яростно и подолгу. Ее душа постепенно излечивалась (время прекрасный доктор), боль отпускала, и в такие моменты улыбка, украшавшая ее лицо, заливала лучезарным светом и окружающее пространство и сердце Кирилла.
Только по вечерам, когда за окнами повисал сумрак городской ночи, на нее накатывалась тоска по родителям, но Кирилл был начеку. Как правило, усаживался с ней на диван, предлагал посмотреть какой-нибудь фильм или читал вслух книгу. А она в это время тихонько сидела рядом, прижавшись щекой к его руке, выглядывала у него из-под мышки и внимательно слушала, наслаждаясь тембром его глубокого бархатного голоса, невозмутимыми интонациями, успокаивалась и пропитывалась чувством уверенности и защищенности, исходившими от его тела.
Мать видела в приоткрытую дверь эту идиллический картину и тихо радовалась, глядя за них. Однажды, проходя мимо их комнаты, нечаянно подсмотрела, как Кирилл целовал Ксюшу. Они сидели на диване. Сын перегнул девочку через свои колени и, держа на изгибе левой руки ее голову, как женщина держит младенца, прикладывая его к груди, нависал над ней, обнимая за талию, целовал пухленькие губы. Ксюшины глаза были закрыты, а вот Кирилл боковым зрением заметил остановившуюся на пороге мать. Он лукаво подмигнул, показывая ей кисть с восторженно оттопыренным вверх большим пальцем: "Все класс!" и продолжал, как ни в чем не бывало.
Маргарите Кирилловне никогда раньше не доводилось видеть, как целуется ее сын. У него было много девушек, некоторых он приводил домой, некоторых даже знакомил, но, само собой, ни с одной из них не целовался у нее на виду. Мать, конечно, предполагала, что он это делает – и не только это! – могла даже себе примерно вообразить как, а теперь ей стало приятно узреть процесс воочию. Она улыбнулась и проследовала на кухню.
Как-то утром, Маргарита Кирилловна, как всегда, проснувшись первая и еще окутанная предутренней дремотой, проходя мимо комнаты сына, вдруг остановилась, как вкопанная. Сон внезапно выветрился, глаза широко раскрылись. Мать сразу проснулась, не дожидаясь отрезвляющей струи холодной воды, каждое утро приводившей ее в рабочее состояние. Она все же заставила себя пройти в ванную, выделяя время и на утренний туалет и на приведение мыслей в должный порядок – подбадривающая улыбка себе, любимой, в зеркале – после чего бодрым шагом вернулась в коридор.
Обычно она по утрам будила сына, когда с этой задачей не в силах был справиться старенький будильник, призывно оравший с минуту, но получавший всякий раз по кумполу, обиженно замолкал, а победитель, выигравший битву, продолжал преспокойно дрыхнуть дальше. Давая сыну понежиться еще минут десять, досмотреть последний сон и свыкнуться с мыслью о неизбежности просыпания, мать входила и громогласно будила его.
Сейчас она замерла на пороге, не зная, что делать. Дверь в комнату сына была приоткрыта. Кирилл и Ксюша спали на диване вместе, обнявшись. Кирилл, как обычно, лежал на спине, по-барски раскинувшись во всю ширь своей крепкой фигуры, девочка примостилась рядом, прильнув к его боку. Головка Ксюши мирно и трогательно покоилась у него на плече. Он рукой во сне обнимал ее за плечи, прижимая к себе. Раскладушка стояла одиноко пустая, без следов насилия над аккуратно заправленной еще с вечера постелью – этой ночью ее никто не беспокоил.
Мать засомневалась, будить их или потихоньку уйти и сделать вид, что она ничего не видела. Но часы показывали семь, время было критическое. Будильник сегодня тоже предательски молчал. Еще десять минут и Кириллу, да и Ксюше тоже, придется убегать на целый день голодными, а такого ее материнское сердце допустить никак не могло. Она считала, что лучше оторвать 10-15 минут от сна, чем от законного и архиважного для здоровья завтрака перед долгим рабочим днем.
И решившись, подошла к дивану, тронула сына за плечо и тихо зашептала:
– Кирилл, вставать пора, начало восьмого.
Кирилл открыл глаза, посмотрел на нее, на часы и опять закрыл, ресницами удерживая остатки сна – по их едва заметной дрожи, должно быть, удивительно сладостного. Опять сонно и томно разлепил еще дремлющие глаза, осторожно вытащил свою руку из-под Ксюшиной головы и, наконец, встал.
Затем трогательно и заботливо поправил на спящей девочке одеяло, тихо прикоснулся губами к ее виску. Проходя мимо матери, прошептал "Доброе утро, мамочка" и поплелся в ванную.
Маргарита Кирилловна уже суетилась на кухне, разогревая завтрак и, когда он появился на пороге, глянула вопросительно, ожидая объяснений. Сын понял ее с полувзгляда.
– Мам, я уже взрослый мальчик, не заставляй меня оправдываться.
– Ты да! Но она еще ребенок.
– Ну и что. То, что мы спали вместе на одном диване, еще ничего не значит. Просто Ксюша среди ночи, сквозь сон, начала плакать, звала маму – я уже собирался ложиться, уже раздевался, наверно, моя возня и встревожила ее – бормотала, что ей страшно, что-то приснилось не то. Я лег рядом, обнял мою куколку – она такая мягонькая во сне – гладил, утешал. Малышка пригрелась, успокоилась и заснула. Вскоре заснул и я. Вот и всё!